«Плотники творили чудеса…»
Плотники творили чудеса,Возводили и мосты, и храмы,И текла сосновая слезаНа распил крестообразной рамы.
Чудеса творили кузнецы,Кружева сплетали из металла,И подкованные жеребцыМчались так, как птица не латала.
Им любой заказ в работе прост —Был бы смысл да толика таланта —И для казни сколотить помост,И сработать цепь для арестанта.
Для чего перебирать слова?Все равно не обнаружишь сути…Плачет безутешная вдова,Проклиная палача и судей.
Палач
Нет, он не убивал и не казнил —Он честно, до усталости работал,И смахивал ладонью капли пота,Как будто бы пахал или косил.
Потом он шел домой, в семейный круг,Чуть семеня и чуть сутуля спину,Потом по голове он гладил сына,И голова не падала из рук.
Он в меру пил, без люминала спал,Не помня крови и не слыша плача,Спокойных глаз ни от кого не пряча,Листал юмористический журнал.
Не будет безработным он. ПокаПривычный приговор выносит кто-то,И гулки площади, как эшафоты,И шея ненадежна и тонка.
Песенка о Дон-Кихоте
Сеньору Сервантесу некогда,Исполнен смятения взгляд:Героя, рожденного некогда,Все чаще берут напрокат.
Он снова проходит инстанции,Хотя заработал покой.И пишет писатель квитанцииДрожащей посмертно рукой,
А шарик все крутится, вертится,И каждый приходит просить:– Хочу одолжить ваши мельницы,Чтоб мне Дон-Кихотом прослыть!
Пожизненно в употребленииБессмертный герой Дон-Кихот,Его размножают делением —И все Дульцинеи не в счет.
Политики или наркотикиМифических мельниц сильней.И бродят в стихах Дон-Кихотики,Как будто в театре теней.
Пока по инерции вертитсяВселенское веретено,Как мамонты, вымерли мельницы,А новых не строят давно.
И в ножнах ржавеют мечи мои,И нет безрассудных атак…Не выдержав гонки с машинами,Ушел Россинант в зоопарк.
Для рыцарей есть резервации,Где застят заборы зарю…И все же сеньору СервантесуЯ так же, как все, говорю:
– Хочу одолжить ваши мельницы,Чтоб мне Дон-Кихотом прослыть… —Но это такая безделица,Что даже неловко просить.
Тиль Уленшпигель
Нашла рецепт бессмертья в умной книге я —Он для любого времени хорош…Мой друг похож на Тиля Уленшпигеля,Хрестоматийной внешностью похож.
Он долговяз, смешлив и нежно береженС любой из кратковременных подруг,Он остроумен и всегда безденежен…Ну, чем не Уленшпигель? Только вдруг
Прозренье принуждает нас к признанию,Что сходство тратит понапрасну он,И скоморошье вещее призваниеВ бою не вынимает из ножон.
И что ему удобнее умеренность,Привычны полусмелость-полустрах…И вот друзья теряют в нем уверенность,И ходят прихлебатели в друзьях.
Неужто это признак измельчения?Почила в мире старая сова:Полуулыбка и полумолчаниеСменили смех и дерзкие слова.
Горит костер двадцатого столетияИ правит инквизитор торжество.Мой друг твердит, смеясь, что нет бессмертия.А я упрямо верую в него!
Выставка Ван-Гога
Ван-Гога выставляли на Волхонке,Бессмертье выставляли напоказ.И публика московская в охоткуНе отводила от полотен глаз.
В благоговейной тишине музея,Обычной жизни преступив порог,Преображалась публика, глазея,Как гениально бедствовал Ван-Гог;
В искусно созданном сиянье света.Увековечен, понят, знаменит,Как благодарно он с автопортретаНа запоздалых знатоков глядит.
Но мудры мы лишь тем, что мы потомки.И смотрят с восхищеньем и тоскойНа выставку Ван-Гога на ВолхонкеХудожник из подвальной мастерской.
Во вдохновенной потогонной гонкеНа краткий миг приходит торжество;Ван-Гога выставляют на Волхонке,Как выставят когда-нибудь его.
По законам сцены
Ты сыграл свою роль в этом старом спектакле —Клоунаде с трагически-странным концом.Благодарность и память мгновенно иссякли,И остались седины, как нимб, над лицом.
Но для многих еще не окончена пьеса.И покуда твои остывают следы,Безымянный дублер в лихорадке прогрессаДобровольно взойдет на подмостки беды.