Еще постоянно тревожило Андрея Даниловича то, что дети давным-давно перестали ездить к ним с внуками, как это бывало раньше, на ночь с субботы на воскресенье: переночевать и потом весь день провести в саду на свежем воздухе. Нет, они их не забывали, навещали часто, но всегда приезжали только в воскресенье к обеду. Он догадывался почему: сам он вставал рано и любил до завтрака повозиться в саду — весь день потом тело казалось упругим, налитым силой. И очень, конечно, было радостно, если дети работали с ним, рядом. Но что-то не было у них тяги к саду. Дочь ворчала, когда он ее будил: «Дай хоть в выходной день отоспаться, папа», — и натягивала на голову одеяло. С сыном было полегче, его можно было и устыдить: «Ну, ты, такой здоровый мужик, а так дрыхнуть любишь. Все и проспишь в жизни». Сын медленно одевался, вяло — хмурый, заспанный — выходил в сад, и вызвать улыбку у него на лице можно было только одним: намеком, что там, глубоко в подполье, у него кое-что припрятано, что можно будет потом употребить, в смысле — спрыснуть.
Совсем не нужна была ему их работа, с делами в саду он справлялся легко и один, но ведь это же благо для здоровья, для нервов покопаться в земле часа два, физически поработать.
Но, увы, не понимали они этого.
А с его тещей у матери тогда отношения совсем не ладились, хотя обе это скрывали, на людях были взаимно приветливы. Вечерами они вроде бы мирно сидели рядышком на тахте и смотрели телевизор: теща — сгорбившись, закутав острые плечи пуховым платком, мать — выпрямившись, положив на колени большие руки. Но ни одна не упускала случая уколоть другую. Выступал однажды молодой поэт, помахивая в воздухе кулаком и делая стальными глаза.
— Трещит, что сорока, — сказала мать. — И что вы только, Елена Васильевна, находите в этих самых стихах? Не пойму я.
Молодые поэты у тещи ходили в пасынках.
— Да ведь я, Фекла Петровна, совсем и не слушаю его. Так сижу. Куда им, молодым, до старых, со стихами которых мы росли, — равнодушно проговорила она и въедливо осведомилась, пряча улыбку в платок: — Вам когда-нибудь приходилось слышать о поэте Александре Блоке? Любите вы его стихи?
— Нет, — отрезала мать. — Я вообще не люблю тех, кто стихами пишет.
Теща лишь тихо застонала в ответ.
Зато уж как хохотала мать, как фыркала потом одна в кухне, когда после одного разговора, речь во время которого шла о каком-то воле, теща вдруг поднесла к вискам руки и задумчиво спросила:
— Постойте, постойте... Скажите мне, вот склероз, совсем забыла, а кто у вола мать. Ну, у жеребца — кобыла. У быка — корова. А вот у вола?..
В ворота застучали. Стучали по-женски — мелко, дробно. Андрей Данилович удивленно прислушался: свои и шофер никогда не стучатся — повернут в калитке литое чугунное кольцо и поднимут защелку; своим, собственно, и некому приходить: дочь — за городом, сын собирается сейчас на работу, а жена далеко — на курорте в Сочи.
За воротами стояла незнакомая женщина.
— Простите, пожалуйста, что побеспокоила, но я решила заглянуть по пути на работу. Дело-то вот в чем... Я из туберкулезного госпиталя, знаете, ну, недалеко здесь, у рощи...