Давненько он сюда не заглядывал, все было некогда, и пес так и рванулся из узкого прохода в ящиках. Всегда неуклюжий, он с силой толкнул ящики, груда их беспорядочно посыпалась на него, он сипло гавкнул где-то под ними, легко расшвырял своим крупным телом ящики по сторонам, и побежал, повизгивая от радости, к Андрею Даниловичу. Подбежав, не стал тереться боком о его ногу, как делал обычно, а с маху встал на задние лапы, норовя передние положить ему на плечи.
Боясь, что пес запачкает костюм, Андрей Данилович подставил под его тяжелые лапы ладони, пес уперся на них, повизгивая, норовил лизнуть его языком в нос.
— Ну, что ты? Что ты? Вот дружба... — растроганно засмеялся Андрей Данилович и присел, осторожно опуская лапы собаки на землю.
Погладив пса, потрепав густую шерсть на загривке, он недовольно покосился на рассыпанную груду старых ящиков. «Устроили тут тарный склад. Сегодня же потребую, — решил он, — чтобы убрали это безобразие, а плотников заставлю сколотить собаке просторную конуру».
— И будешь ты жить в собственном доме, — сказал он псу.
Странное это свидание неожиданно взбодрило Андрея Даниловича, нервное напряжение схлынуло, и в кабинет директора он вошел свободно, легко. Собственно, и причин заходить сюда иначе никаких не было: с директором, как и с главным инженером завода, отношения у него были спокойные, ровные, можно сказать, почти дружеские, но и со своими сложностями. Оба значительно моложе его, директор и главный инженер не просто уважали Андрея Даниловича, но и — он это хорошо чувствовал — даже любили. Давно они полностью доверяли ему все хозяйственные вопросы, редко когда вмешивались в его дела, зато часто просили совета, правда, все в плане житейском: где лучше дачу построить, что посадить на участке земли рядом с ней... Но когда он, под хорошее настроение, под товарищеский разговор, пытался что-нибудь советовать по организации производства, то они враз как-то обидно веселели, ловко переводили разговор на другое, напропалую шутили, смеялись, рассказывали ему свежие анекдоты. Это его слегка коробило. И еще не нравилась ему их привычка иногда называть его просто Данилычем. Данилыч да Данилыч... Звучало это совсем как дядя Вася у сегодняшней женщины из госпиталя. Директора он однажды здорово осадил. Празднуя День Победы, они устроили в заводоуправлении вечер, на который Андрей Данилович пришел, надев все свои ордена и медали. Он не привык их носить и ощутимо чувствовал тяжесть наград. Стоял он в зале, разговаривал с кем-то, и тут сзади подкатился директор — находило на него иногда нечто мальчишеское, хотя обычно он бывал замкнутым, очень сдержанным, — игриво хлопнул его по плечу ладонью и засмеялся: «Эй, Данилыч, дай я тебя обниму, ты же у нас тоже гвардеец». Андрей Данилович резко повернулся, и по груди его рассыпался звон — директор даже голову вскинул, прижмурился, словно ослепленный светом орденов. Лицо его стало строгим, он сказал: «С праздником тебя. Прости. Думал утром к тебе с коньяком заехать, но с нашей-то чертовой текучкой — сам знаешь...» После этого вечера Данилычем он его называл только в минуты задушевного, что ли, интимного разговора на личные темы.
Сегодня с утра директор пригласил его поговорить о работе профилактория и базы отдыха завода, расположенных за городом — на берегу озера. Еще вроде бы интересовали его пионерские лагеря.
Сев в кресло напротив директора, Андрей Данилович бормотнул скороговоркой:
— Здоров, Валер Палыч, — и вынул блокнот. — Тебе как, вкратце обо всем доложить или в подробностях?
Его несколько удивляло появившееся у директора желание поговорить на эту тему: или доверять ему стал меньше, или на заводе дела пошли так хорошо, что у директора появилось много свободного времени...