Долго смотрел им вслед Андрей Данилович, стоя возле ворот, думал о том, что вот так же, наверное, ходят они по улицам своего села, и ему все казалось, что из лучей, из освещенной пыли пустыря покажется сейчас блеющее и мычащее стадо... Пастух щелкнет кнутом, и в тишине вечера удар кнута прозвучит, как выстрел.
Дома он долго не мог успокоиться, от разговора, от встречи вздрагивали руки, тукала на шее жилка, ныл бок: понятны ему были Снежковы и близкой была их боль за землю.
Листая вечером так полюбившуюся ему «Агрикультуру», он прочел тогда: «Принимая отчет о выходе зерна из риги, надо знать, сколько какого зерна было посеяно и какой урожай по положению и обычаю дает каждый сорт зерна. Ячмень должен уродиться сам-восемь, рожь должна уродиться сам-семь, бобы и горох — сам-шест, смесь из ячменя и овса, если их смешать поровну, сам-шест, если ячменя больше, чем овса, то должно уродиться больше, если же меньше, то и урожай будет меньше... Пшеница дает сам-пят, а овес — сам-четверт...» Думалось: «Всегда ли, везде сейчас получают вот эти сам-семь?» Ой не везде, далеко не везде и не всегда. Но почему? Отчего?
Голова разламывалась от тяжелых дум. Но мысли были нечеткими, путаными, а рассуждения — противоречивыми. Лег он спать, полный тревожных чувств и сомнений.
Вообще в то, теперь уже совсем-совсем далекое, лето, когда приезжали к нему в гости Снежковы, в стране наметился перелом в сельском хозяйстве. Но это он понял значительно позже. Значительно позже догадался он и о том, что именно тогда душа его стала раздваиваться, и он, искренне болевший за землю, за то, что на ней делается, полюбил иногда и позлословить о непорядках в селах и деревнях.
А лето тогда стояло бесконечно долгое и удушливое — с медлительным солнцем в дымчатом небе, с поблекшей от пыли листвой деревьев на улицах. Повсюду тем летом возникали разговоры о сельском хозяйстве, словно все вдруг почувствовали себя специалистами в этой области. Со страниц газет сошло и стало бытовать в народе новое слово, пугающее своей прямотой, грубовато-округлой законченностью: «Очковтиратели!» Гремучая змея, свернувшаяся у ног, а не слово. Возле газетных киосков больше обычного толпились по утрам люди. Он покупал все названия, перед работой бегло просматривал газеты у себя в кабинете, а вечером — дома на тахте или в саду за потемневшим от времени, коричнево-глянцевитым столиком — окунался в них с головой, прямо-таки зарывался в шуршащий бумажный ворох. Откровенность, с которой обо всем говорилось, успокаивала, вносила в мысли стройность, обнадеживала. Но те-то, те-то!.. Руководители?! Каковы! Кого обманывали? Землю?!
Получив в те дни письмо от матери из села, он с лихорадочной поспешностью накинулся на него. Она писала в каком-то несвойственном ей игриво-веселом тоне:
«Дела у нас в колхозе веселые, цирк, одним словом. Нашла коса на камень... Агроном наш вцепился в председателя, в Василь Трофимовича, да крепко так, как собака эта мордастая, бульдог которая называется. Трясет Трофимыча ажио на кажном правлении: я, грит, перед всем народом тебя раздену. Бабы у нас смеются: не надо, мол, нет интереса — стар больно... Василь Трофимыч — тот отдувается только. А что скажешь? В почете захотел походить, и фураж весь сдал — скотина зиму еле кормилась, курей всех на базар свезли. Дальний луг еще распахал... Всех грехов его и не перечислишь. А агроном у нас ученый, сельхоз, говорят, академию закончил, поумней его будет. Да ты его вроде должен и знать, нашего-то агронома. Соседей наших еще помнишь? Витьку, сына их, помнишь? Голубевых-то?.. Он и есть агроном. И скажу: такой нахрапистый уродился — сладу нет. Съест Василь Трофимыча, вот те крест, слопает...»
Смутно припомнилась липкая осенняя дорога, ребристые от ветра лужи, гумно в стороне с растрепанной соломой навеса — солома гнилая, черная — и на дороге мальчик в больших сапогах, в солдатском мундире; идет в школу, тяжело переставляя сапоги, и плотно прижимает двумя руками к животу книжки, чтобы они не намокли.
«Ай да Витька! — подумал он. — Агроном теперь!»
А вскоре в заводоуправлении состоялось открытое партийное собрание с необычной повесткой: «Специалистов сельского хозяйства — в село». Оказывается, таких специалистов осел у них не один десяток.
Вышел он в этот вечер из кабинета уже в шестом часу — задержал телефонный звонок, — торопливо, боясь опоздать на собрание, повернул в двери ключ и шагнул через приемную, но сразу удивленно остановился, увидев, что секретарь-машинистка еще на месте. Обычно она ровно в пять натягивала на машинку чехол и по-девичьи бойко стучала каблучками к выходу, а сейчас неподвижно сидела, да как-то странно — опустив плечи и уткнувшись лицом в платок.