– Эй! – тут же вскидывается Сатору, хотя, вообще-то, ремарка Мегуми довольно справедлива – но вслух он этого признавать не собирается.
– При всем уважении, Годжо-сан, – едко добавляет Мегуми, бросив на Сатору взгляд, но прежде, чем Сатору успевает ответить, их начинающуюся перепалку обрывает Цумики.
– И вот поэтому готовить будете вы оба. Под твоим присмотром, Мегуми. Хотя присматривать должен взрослый – но я не уверена, кто из вас взрослый. Дуетесь вы оба, как дети, – на последней реплике в голос Цумики пробивается легкий намек на раздражение, и Сатору едва удерживается от того, чтобы фыркнуть.
Потому что довести всегда терпеливую Цумики до раздражения – это, конечно, надо уметь. У Сатору с Мегуми вот, кажется, вполне получается. Что ж, по всему выходит, что бесить они могут не только друг друга – но и бесить окружающих совместными усилиями.
Удержаться от фырканья становится сложнее, хотя боль в грудной клетке по ощущениям только множится. Пожалуй, Сатору не помешает пройти обследование в больнице и проверить совсем уж расшалившийся ком за ребрами.
Может, ему там заодно выпишут что-нибудь от долбоебизма. Вдруг наконец изобрели чего – медицина же не стоит на месте, правда?
– Да он же себе все пальцы ножом отрубит, если попросить что-то порезать, – тем временем скептично произносит Мегуми, и, да, это снова справедливо – но Сатору все равно уже хочет возмутиться.
Вот только от этого его останавливает вдруг расплывшаяся на лице Цумики широкая, совершенно довольная улыбка.
– Переживаешь? – спрашивает она преувеличенно сладко у Мегуми, и уже сейчас в этом, еще совсем детском голосе, Сатору отчетливо может уловить провокацию.
Цумики смотрит на Мегуми.
Мегуми смотрит на Цумики.
– Пусть отрубает, – с невозмутимым видом кивает Мегуми, и пока Сатору все же вскидывается с еще одним драматично возмущенным «эй!» – Цумики принимается во всю хохотать.
Вот она – привычная приветливая и добрая Цумики во всей красе.
Вот она – привычная приветливая и добрая Цумики, которая иногда, лишь изредка, но напоминает властительницу преисподней.
Сатору определенно не хочет думать сейчас о перспективах мира, который оказался бы в руках приветливой-и-доброй Фушигуро Цумики.
Но потом Цумики все-таки уходит, и Сатору с Мегуми остаются наедине.
И какое-то время они действительно готовят в абсолютной тишине. И Сатору уже не знает, на что именно ему стоит обижаться: на то ли, что Мегуми вообще сомневался в его умении пользоваться ножом, или на то, что нож ему Мегуми в конечном счете все же доверяет – но при этом совершенно наплевав на оказавшиеся в непосредственной опасности пальцы Сатору.
Да как он смеет!
Можно еще, конечно, пообижаться на то, что Сатору не подпускают к плите – но туда ему как-то не особенно и хочется.
И у Сатору язык чешется, слова наружу просятся. Он не привык так долго молчать – не в его это природе. Хотя Сатору мало чего боится – в тишине слишком многое можно скрыть, иногда она опаснее темноты, поэтому зачастую его трепливый длинный язык попросту не позволяет этой тишине воцариться.
Но Сатору все еще дуется.
Сатору все еще – капризный пятилетка.
А Мегуми все еще ни слова не сказал, будто нет ему дела до Сатору, будто никакого Сатору и вовсе здесь не присутствует, и кто вообще такой Сатору, не-слышали-не-видели, плод чьего-то помутившегося рассудка.
В конце концов, тишины забивается Сатору в горло так много, что воздуха не хватает, и именно Сатору первым эту тишину пытается прервать.
Конечно же, именно он.
– Итак, Мегуми. По шкале от одного до ста – насколько же сильно ты стыдишься своего сэнсэя, если стал отрицать даже факт нашего знакомства, когда я пришел к тебе в школу?
Но тишина еще какое-то время вязко тянется, пока Мегуми продолжает молчать, будто вопроса даже не услышал – и Сатору недовольно тс-кает. Ну, раз уж он начал этот разговор – то без добычи не уйдет!..
В смысле, без хоть сколько-то внятного ответа, да
– Ты же понимаешь, что я тебя от тебя не отстану? Буду канючить, и ныть, и…
– Тысяча, – коротко обрывает его Мегуми, наконец на вопрос отвечая, и Сатору на секунду зависает, пытаясь этот ответ обработать.
Когда же до него доходит…
Это могло бы быть шуткой – но Сатору знает, что Мегуми совсем не шутит.
И если детская обида Сатору все отчетливее, все ощутимее напоминает боль – то это совершенно ничего не значит.
Когда сегодня днем он пришел в школу Мегуми, чтобы забрать его – у Сатору не было какой-то определенной цели. Ладно, может быть, все-таки была. Может быть, дразнить Мегуми и искать тот предел, за которым обрывается его невозмутимость, чуть-чуть весело.
Что вы от Сатору хотите, он всего лишь капризный пятилетка!..
То есть, взрослый адекватный человек, принимающий исключено обдуманные, взвешенные и рациональные решения.
А еще – весьма талантливый по части лютого пиздежа.
– Ха, ясно, – с трудом выдавливает из себя Сатору глухо – и это максимум, на который его хватает. На Мегуми он при этом не смотрит. Почему-то не может.
В солнышке саднит.
Да, ком за ребрами определенно нуждается в профессиональной проверке.
Когда цепкий взгляд Мегуми принимается ввинчиваться ему в кости, Сатору это скорее ощущает, чем замечает – и вдруг совершенно нелепо пугается. Но почти сразу успокаивается, стоит только понять – маска все еще не нем.
Стоит только понять – ничего, что ему не положено, Мегуми увидеть не должен.
Вот только, кажется, что-то он все равно видит, потому что спустя секунду-другую тишины шумно вздыхает и вдруг говорит, почему-то принимаясь объяснять:
– Ко мне тут же пристали с расспросами, и, если бы оставались еще уроки – до конца дня они вряд ли отлипли бы. А я… – и Мегуми резко замолкает, оборвав рельсы слов на половине пути.
Но Сатору продолжение и не нужно.
Потому что кажется – он продолжение и так слышит.
…а я внимание не люблю.
Сатору прячется от толпы в самом ее центре. Сатору избегает внимания, привлекая его к внешнему и яркому, к пустому и ненужному.
Мегуми же избегает толпы и внимания, прячась в тени. Себя в тень заталкивая.
Методы совсем разные.
Суть схожа куда больше, чем Сатору хотелось бы.
Потому что Мегуми десять. Всего лишь десять, блядь.
Было бы здорово, если бы кто-то действительно взрослый помнил, что он просто ребенок, – вспоминаются слова Цумики и горько-виновато в диафрагме оседают.
Потому что Сатору забывает.
С ужасающей регулярностью забывает, что этот не по годам умный и взрослый человечек рядом с ним – ребенок.
Слишком просто забыть.
Блядь.
– Если хочешь, я больше никогда в твою школу не приду, – говорит Сатору куда мягче, чем рассчитывал, чем от себя ожидал.
И Сатору мог бы сказать себе, что эта мягкость порождена острой резанувшей виной перед Мегуми за то, что он, Сатору, такой еблан – на самом деле он знает, что корни ее запаяны куда глубже и куда основательнее.
Но игнорировать очевидное – определенно один из многочисленных талантов Годжо Сатору.
– Хочу, – тут же без колебаний подтверждает Мегуми, и, хэ-эй, может ли кто-то винить Сатору за то, что он рассчитывал на другой ответ? Рассчитывал, что Мегуми тоже себя чуть-чуть виноватым почувствует и чуть-чуть смягчит приговор?
Пожалуй, да.
Кто-то может винить.
Все могут – и должны. Сатору вот сам себя винит.
Поэтому в ответ он только хмыкает, соглашаясь, потому что, ну, справедливо же. И опять приходится игнорировать то, как ком за ребрами сжимается, как болезненно тяжелеет и камнем обращается – тут явно уже никакая больница не поможет.
Но Мегуми опять бросает на него косой взгляд и опять вздыхает – опять замечает явно больше, чем Сатору говорив показать; уступает ворчливо и совсем неожиданно: