— Нет, — сказала Эгвейн. — Ты будешь рассматривать меня просто как женщину. Я требую этого.
Фортуона поджала губы.
— Очень хорошо, — сказала она наконец. — Я говорила с дамани раньше, их обучение было моим увлечением. Видение тебя в качестве таковой не нарушит протокол, поскольку Императрица может говорить напрямую с домашними зверушками.
— Тогда я также буду говорить с тобой напрямую, — сказала Эгвейн, сохранив лицо бесстрастным. — Поскольку Амерлин выступает часто судьей. Она должна быть в состоянии говорить с убийцами и насильниками, чтобы вынести им приговор. Я думаю, что ты почувствовала бы себя как дома в их компании, хотя подозреваю что они нашли бы твое общество противным.
— Я вижу это будет непростой альянс.
— Ты ожидала иного? — спросила Эгвейн. — Вы держите моих сестер в плену. То, что вы сделали для них это хуже, чем убийство. Вы замучали их, сломали их волю. Я пожелала бы, по воле Света, чтобы вы просто убили их вместо этого.
— Я не ожидаю от тебя понимания, из каких потребностей это делается, — сказала Фортуона, оглядываясь назад к полю битвы. — Вы маратдамани. Это… естественно для вас — искать вашу собственную пользу, какой вы видите ее.
— Действительно естественно, — сказала тихо Эгвейн. — Именно поэтому я настаиваю на том, чтобы ты смотрела на меня как я есть, ибо я представляю последнее доказательство того, что ваше общество и империя построены на лжи. Здесь стою я — женщина, которая, как вы настаиваете, должна быть схвачена для общественной пользы. И все же я не показываю ни одну из диких или опасных тенденций, которые как вы утверждаете, я должна иметь. Пока я свободна от ваших ошейников, я доказываю каждому мужчине и женщине, которые дышат, что вы — лгуны.
Один из Шончан что то пробормотал. Сама Фортуона сохранила сосредоточенное лицо.
— Ты была бы гораздо счастливей с нами, — сказала Фортуна.
— О, правда? — сказала Эгвейн.
— Да. Ты говоришь, что ненавидишь ошейники, но если бы ты поносила его, ты бы обнаружила, что сним жизнь более мирная. Мы не пытаем наших дамани. Мы заботимся о них и позволяем им проводить их жизни в привелегиях.
— Вы не знаете, неправда ли? — спросила Эгвейн.
— Я императрица, — сказала Фортуона. — Мое господство простирается через море, и царство моей защиты охватывает все, что человечество знает и о чем думает. Если есть вещи, которых я не знаю, они известны в моей империи, ибо Я и есть Империя.
— Восхитительно, — сказала Эгвейн. — А ваша Империя понимает, что я носила один из ваших ошейников? Что однажды я была обучена вашей сулдам?
Фортуона напряглась, затем вознаградила Эгвейн шокированным взглядом, хотя она немедленно его скрыла.
— Я была в Фалме, — сказала Эгвейн. — Дамани, обученная Ренной. Да, я носила ваш ошейник, женщина. Я не нашла там мира. Я нашла боль, унижение и ужас.
— Почему я не знала этого? — оборачиваясь громко спросила Фортуона — Почему вы не сказали мне?
Эгвейн окинула взглядом Высокородных. Ей показалось, что Фортуона обращается конкретно к одному из них — человеку в дорогих отделанным белыми кружевами черных с золотом одеждах. Один его глаз скрывала черная, в тон костюма, повязка, ногти на руках были покрыты темным лаком.
— Мэт? — поразилась Эгвейн.
Он, смутившись, скользнул взглядом.
О, Свет! Во что он ввязался? Все ее мысли перемешались. Мэт изображал шончанского Высокородного. Они не должны узнать кто он на самом деле. Что она может сделать для его спасения?
— Приблизься. — сказала Фортуона.
— Этот человек не… — начала было Эгвейн, но Фортуона ее перебила.
— Нотай, ты знал, что эта женщина беглая дамани? Я полагала, что вы знакомы с детства.
— Ты знаешь кто он? — спросила Эгвейн.
— Конечно да, — сказала Фортуона. — Он именован Нотаем, но однажды был назван Мэтримом Коутоном. Не думай, что он будет служить тебе, марат'дамани, хотя вы выросли вместе. Сейчас он Принц Воронов, положение, которого он достиг, женившись на мне. Он служит Шончан, Хрустальному Трону и Императрице.
— Да живет она вечно, — заметил Мэт. — Привет, Эгвейн. Рад слышать, что ты сбежала от этих Шарцев. Как Белая Башня? Все ещё… белая, я надеюсь? — Эгвейн перевела взгляд с Мэта на Имератрицу Шончан, затем назад на неё. Наконец, не имея возможности сделать что-либо еще, она взорвалась от смеха.
— Ты женился Мэтрим Коутон?
— Пророчества предопределили это, — сказала Фортуона.