Память острова Мэн

О, радостно, радостно шел бы я встретить ее, зная, что это воистину будет моя любовь.

О, радостно, радостно сидел бы я рядом с ней, плечо мое было б подушкой под ее головой.

О, если б великое море высохло, чтобы стать дорогой, по которой мне можно было б пройти. Раньше снега Гренландии станут красны как розы, чем смогу я забыть мою любовь.

Плач по матери — мэнской речи

[200]

Когда я брел в одиночестве через Снайфелл[201], наступали сумерки; покрывало их было над той стороною света, где Мэн, и над природой, послушной Господу.

Они укрывали мир плащом ночи и давали покой от забот мирских и от тяжких трудов и людям, и всем, сотворенным Его рукою.

Был я себе самому предоставлен в горах, без какого-либо товарища, чтобы скорбеть надо всеми распрями и ссорами, что тревожат Маннин моего сердца[202].

И тогда я увидел женщину в сером платье, что шла мне навстречу по вереску, — все одежды ее были разодраны в клочья, и спешила она как безумная!

Сердце дрогнуло во мне, когда я узрел, в каком положении это создание, ибо, только взглянув, ясно заметил я, что ниспала она из высокого сана.

Когда она приблизилась ко мне, я услышал, как она сказала: «Ох, беды мои тяжелы; отлучена от людей навсегда, я доживаю в глубинах старого времени».

Красная птаха порхнула в кусты; ягнята побежали к своим матерям; ночь была на море, мрачная, хмурая, — она скоро пришла с северо-востока.

Закатилась колесница солнца, за чертой ждать осталась, на юго-западе; на востоке взошла луна во славе, в одеянье из зелени одела запад.

Когда мы сели вместе на зеленую траву, она мне сказала: «Слушай, мэнец, — я прочту тебе не из писаний о скорби моей под луною».

Затем она стала читать нараспев: «В минувшие дни никогда не нуждалась я в новых одеждах, чтобы уберечься от холода и дождя.

Ибо знай, я — призрак старинной речи; дети Маннин покинули меня. Как мало они понимают, что было б лучше всего, если б я власть над ними несла.

Ибо я та, что веками держала чужеземца вдали; от побережья и до Барруля[203] всегда я правила прирожденными мэнцами.

Ныне их спесь разнесла английский вплоть до большой долины Толт-и-Вилл, до пустошей Кардле Мор и до Холма Крег Вилли[204].

Когда слепень летом доводит скотину до бешенства, спесь заставляет ее носиться с жалом от Ниарбила до Грудла и от Кальфа и Чикенс до севера[205].

Они сошли с пути наших добрых праотцев, которые никогда не покидали меня. Ибо те мыслили так: не наносить вреда Острову и не доверять чужеземцу[206].

Ох, если б те, кто еще остается на моем маленьком острове, собрались, чтобы изгнать поскорей с моих берегов погибель, что бродит нынче вокруг меня!

Если б они отвратили слух свой от всей этой смуты, что бродит по милой Маннин средь людей, что слепы на все, кроме богатств для себя!

Но кто же те крикуны, кто те, со скипетром новым, искатели власти над прирожденными мэнцами, — если остерегается их народ?

Послушай моего совета, ты, остающийся уроженцем бедной Маннин, — не подражай привычкам старух, озабоченных выпивкой.

Ох, если б мэнцы договорились блюсти свои старые забытые законы и больше не тратить все свое время впустую, внимая мужам без мудрости!

Что до меня самой, уйду я скоро своей дорогой, чтоб сокрыться во прахе, — сказала бедняга с тяжелым вздохом, — посмотри, как седа моя голова».

Бельтан

[207]

Вновь возвратилась пора,
когда весь буиллох[208] в цвету
от апрельского солнца и ливней дождя;
и вечерние росы, и полуночный мрак.
Я еще помню прошедшие дни,
когда я был только мальчишкой, —
мы радостно желтые рвали цветы,
и все были счастливы на Бельтан.
У каждой двери мы клали цветы,
чтобы фей Королева[209] видеть могла
цветы прекрасные, рассыпанные повсюду,
и средь них танцевала с весельем чудесным.
Королева фей — старый люд говорил —
обходила округу в ночь на Бельтан,
когда весь народ уже спал,
и наслаждалась цветами.
Благословляла ласково каждую кроватку,
где желтые примечала цветы;
если их не было, — не благим она словом,
неудачей дарила на целый год.
Я еще помню на Майский день
цветы эти, рассыпанные по Крегнешу[210].
Но с тех пор ушла Королева прочь,
и мы не кладем у дверей цветов.
Больше нет меж деревьями бузины[211]
ни маленьких эльфов, ни фей,
пляшущих, роящихся в листьях, как пчелы,
или как птички порхающих.
А из ветвей рябины[212]
старательно делались крестики, —
их прятали в щели, где никто не увидит,
чтоб подальше держалась всякая ведьма.
В ту пору на каждом холме зажигались костры[213],
чтоб держать чародеев свору подальше.
Кое-кто до сих пор зажигает огни,
чтоб отпугивать ведьм, говорят.
Ныне больше не танцуют эльфы,
не поют на мэнском свою полночную песнь
среди цветов у дверей, —
они ушли домой, в страну фэйри[214].
Но все это ныне в прошлом,
ибо и ведьма, и эльф разлетелись
со всех холмов, кроме Кронк Гленчесс[215], —
этот для них, говорят, как родной.

200

Стихотворение мэнского поэта Вильяма Кенниша, написанное около 1840 года (из его книги «Mona's Isle and other poems», 1844). Кенниш был одним из первых «природных мэнцев», чьи произведения были посвящены обычаям и «старине» острова.

Мэнская речь, олицетворяемая Старухой (Caillech), — образ характерно гэльский: Ирландия в поэзии также олицетворяется Caillech. Жанр «плача» или «жалобы» — один из древнейших, и чаще всего это монолог, который вложен в уста Женщины. Самый известный тому пример — ирландская Жалоба Буи, Старухи из Берри (VIII в.). О значимости этого образа см. примечание к «Бурому Берри» в наст. изд.

В кельтской традиции Родина и Земля, подобно Судьбе и Власти, изначально олицетворялись Женщиной: в Ирландии это была Эриу из Племени Богини Дану. Mannin Veg Veen, «дорогая маленькая Мона» — так именовали мэнцы свой остров. Поэтому, представляя родную речь в образе дряхлой (некогда — цветущей и властной) Женщины, Вильям Кенниш совершенно традиционен. X. Вагнер (1970) писал: «Отношения между матерью и сыном — наиболее значимые в раннем (и современном!) кельтском обществе» [85, S. 18].

Мэнская речь к середине XX века почти сошла на нет, разделив судьбу речи Корнуолла. Уже в 1875 году ни об одной части острова нельзя было сказать, что она вполне «мэнская» по языку, хотя в некоторых местах (например, в Крегнеше на юге, в Кирк Бриде на севере) мэнская речь еще преобладала над английской; почти все носители мэнской речи были людьми преклонного возраста, и было ясно, что она уйдет вместе с ними [53, р. 194–195]. «Последний традиционный носитель мэнского языка умер в 1975 году, и лишь националистические организации, насчитывающие несколько сот человек, пытаются поддерживать употребление мэнского языка» [11, с. 457].

Э. Феархар писал (1899): «С тех пор как народ перестал говорить по-мэнски, не видно стало и самих фэйри, и старинные истории о них сошли на нет» [41, S. 165].

Перевод сделан по изданию: Manx ballads and music / Ed. by A. W. Moore with a pref. by the Rev. Т. E. Brown. Douglas (Isle of Man): G. and R. Johnson, 1896.

201

Снайфелл. — См. примечание к «Финнодери» в наст. изд.

202

…Маннин моего сердца. — Mannin (Мэн) в мэнском языке — женского рода. Полное имя острова звучит так: «Elian Vannin veg veen» («милый маленький остров Маннин»).

203

Барруль. — Неясно, какой Барруль имеется в виду, северный или южный.

204

Долина Толт-и-Вилл — живописная долина, расположенная к северо-западу от подножья горы Снайфелл.

Пустоши Кардле Мор — место не локализовано (возможно, неподалеку от Cardie Veg на северо-востоке острова).

Холм Крег Вилли — находится неподалеку от Глен Хелен на западе острова, округ Кирк Герман.

205

Ниарбил — один из мысов на западном побережье острова (округ Кирк Патрик), откуда хорошо видны Ирландия и Британия.

Грудл — порт на восточном побережье острова, а также одноименная долина.

Кальф. — См. примечание к «Земле Киттера» в наст. изд.

Чикенс — утес (скала) в море неподалеку от Кальфа. На этом утесе находится маяк.

206

…и не доверять чужеземцу. — Джон Рис писал: «Мэнская манера общаться восходит к тем временам, когда над душою мэнца довлело опасение привлечь зловредные воздействия мира духов, окружавшего его. Это сообщило характеру простолюдина оттенок скрытности и подозрительности, из-за чего трудно войти к нему в доверие: с ним нужно познакомиться как следует, прежде чем вы сможете сказать, что знаете, что творится в его душе» [71, р. 347].

207

Стихотворение мэнского поэта Эдварда Феархара (см. «Дармот и Фир Дариг», «Фэйри на Холме Мулл» и «Паршивый Патрик» в наст. изд.). В оригинале — «Laa Boaldyn» («День Бельтана»).

Перевод сделан по изданию: Manx Notes and Queries, with an account of Francois Thurot and his Naval Engagement off the Isle of Man: Reprinted from The Isle of Man Examiner / Ed. by C. Roeder. Douglas (Isle of Man), 1904.

208

Буиллох (bwillogh, bullogh) — мэнское название желтого сорняка («болотные ноготки»), который часто встречается на лугах; считалось, что он обладает силой противодействовать злым чарам.

С незапамятных времен в канун Старого Бельтана (11 мая по новому стилю) мэнцы сжигали на острове кусты дрока, полагая, что вместе с ними сжигают всех ведьм и фэйри, которые нашли в них убежище. Затем стар и млад собирали некоторые растения с желтыми цветами (первоцвет, болотные ноготки и др.), а также рябину и помещали их у своих дверей и в домах, дабы предотвратить проникновение туда ведьм.

Считалось, что ведьмы питают особое отвращение к желтым цветам и никогда не посещают дома, украшенные ими. Вероятно, поэтому Бельтан в гэльской традиции называется еще «желтым» или «золотым» Бельтаном, а болотные ноготки — цветком Бельтана. Обычаи, связанные с «охотой на ведьм», с огнем и с «охранительными» растениями, наблюдались на острове Мэн и в канун Иванова дня, или праздника Середины лета [59].

209

Королева фей. — Известно, что прообразом Мэб, Королевы фей у Спенсера, Шекспира и в гэльском фольклоре была славная ирландская королева Медб (см. примечание к «Подземелью Замка Рушен» в наст. изд.).

210

Крегнеш (Cregneish) — старинное селение среди холмов на юге острова (округ Кирк Рушен). Рядом находится одно из уникальных мегалитических сооружений, известное как «Кольцо Друидов», — шесть пар дольменов, расположенных по окружности. Кольцо это относят к той же эпохе, что и Стоунхендж в Солсбери (2000–1500 гг. до н. э.).

211

Бузина — считалась любимым деревом мэнских эльфов и фэйри. «В Британии, — писал Грейвс, — существует давнее суеверие, что если положить ребенка в люльку из бузины, то он зачахнет или весь покроется синяками от щипков фей». «Ее белые цветы, которые очень красивы в середине лета, превращают бузину в еще одну ипостась Белой Богини; и то же самое относится к рябине» [3, с. 207–208].

212

Рябина. — Почтение к этому дереву и его употребление в различных магических действах было известно уже в глубокой древности. Рябину часто находили рядом с каирнами и каменными кругами в горной Шотландии, где ее использовали как надежный оберег против колдовства; на Самайн и на Бельтан сквозь обруч, сделанный из рябины, проводили овец и ягнят [74, II, р. 454]. Роберт Чэмберс (1870) писал: «Среди горцев Шотландии рябина находится в великом почтении по сей день. Они почитают ее как самое благодатное из деревьев» [42, р. 328–329]. Плуги, мельницы, маслобойки, кадки для молока, одежду доярок, двери хлева — все это предохраняла рябина.

О Бельтане на острове Мэн Джон Рис писал: «Это был день, когда прикладывали систематические усилия, чтобы защитить человека и скотину от эльфов и ведьм; именно тогда люди носили на своих шляпах крестики из рябины и помещали майские цветы поверх своих дверей и повсюду, чтобы предохраниться от всяких недобрых влияний. С той же целью рябиновые крестики прикрепляли к хвостам скотины, — и крестики эти следовало сделать без помощи ножа…» [71, р. 308].

213

…на каждом холме зажигались костры… — «Огонь Бела» с друидических времен возжигали на возвышенностях. На холме Уснеха, в сакральном центре Ирландии, друид по имени Миде, согласно традиции, первым возжег огонь Бела [27, с. 220].

Гэлы Ирландии, Шотландии и Островов продолжали делать это и в Новое время. Джон Рамсей (ок. 1800 г.) дает подробное описание данного обряда в шотландских Highlands XVIII века. Прежде чем трением добывали «чистый огонь», все прочие огни бывали погашены. «Огонь этот казался исшедшим непосредственно с небес, и ему приписывали разнообразные благие свойства. Полагали, что он предохраняет от колдовства и является превосходным лекарством от насланных колдунами недугов как у людей, так и у животных; с его помощью сильнейшие яды должны были сделаться безвредными» [74, II, р. 442–443].

Алвин и Бринли Рис писали: «Обычай разжигать такие костры с помощью особой палочки сохранился в отдельных районах Ирландии вплоть до наших дней, как и вера, что зажигание очага в день Бельтана сопряжено с опасностью и потому весьма знаменательно» [28, с. 180].

Таким же образом почитали огонь Бела и на острове Мэн. Джозеф Трейн писал: «Мэнцы неколебимо верят в то, что огонь защищает их от влияния злых духов. И по сей день ни один уроженец острова Мэн не одолжит [никому огня] во время одного из больших друидических праздников, 1 мая и 1 ноября…» [84, II, р. 316].

Джон Рис писал: «Огонь, кажется, был главным средством, к которому прибегали, чтобы очиститься от ведьм и прочих зловредных существ». Первомайская охота на ведьм заключалась в повсеместном сжигании зарослей вереска и дрока, в которых, как считалось, прячутся ведьмы, принявшие облик зайцев [71, р. 309].

Если у мэнского фермера пала корова или овца и он полагал, что причиной тому был человек с дурным глазом или ведьма, то существовал верный способ вынудить врага явиться на место преступления. Павшую скотину следовало сжечь на открытом воздухе, и первый, кто явится туда, и будет виновник. Такова была «странная сила огня», писал Джон Рис [71, р. 304–305].

О том, что на Бельтан приносились также «огненные жертвы», см. примечание к «Бурому Берри» в наст. изд.

Однако праздник Бельтана — прежде всего праздник встречи с летним солнцем, и «опасности Кануна мая — всего лишь прелюдия к радостям первого дня лета, а это и любование восходом солнца с вершины холма, и купание в утренней росе, и питье воды из колодца перед рассветом, и собирание листьев и цветов, и украшение одежды зеленью, а не соломой» [28, с. 102]. Кельтский Бельтан сопровождался эротически окрашенной обрядностью, связанной со знаменитым Майским деревом и Майской королевой, с «шалашами любви» и лесною вольницей.

214

…они ушли домой, в страну фэйри. — В одном из своих «Мэнских рассказов» Феархар писал: «…кажется мне, что и ведьмы потеряли свою способность творить колдовство. Ныне они убрались вместе с фэйри к себе на родину» [41, S. 156].

Ностальгия по «чудесной старине» — распространенный лейтмотив в произведениях, питаемых кельтской традицией. Ср., например, у Чосера (XIV в.) в «Рассказе женщины из Бата»:

В старинные дни короля Артура, О коем говорят с великим почтеньем британцы, Вся эта земля была наполнена фэйри; Королева эльфов с веселой ее компанией Часто танцевала на зеленых лужайках… Я говорю о том, что было много веков назад, Ныне же больше никто не может увидеть эльфов.

215

Кронк Гленчесс — «Холм Сухой Долины» неподалеку от Крегнеша; он считался излюбленным пристанищем мэнских фэйри, и о нем рассказывали множество историй [59].