Она опустила взгляд и руки, и Айканаро потрясло, какой печальной она стала, услышав этот ответ.
– Вот как…
Каким беспомощным он себя чувствовал! Наверняка Финдарато подобрал бы лучшие слова, объяснил бы ей все так, что это оставило бы привкус сладко-горькой надежды и светлой чистоты, но его здесь не было.
Что же он мог сделать? Чем мог излечить ее печаль – и свою?
Он осторожно потянул на себя ручку корзины, что держала Андрет, и она, удивленно моргнув, отпустила ее. Айканаро поставил корзину в траву: бережно, словно внутри были причудливые стеклянные фигурки, раковины и кораллы, а вовсе не крапива.
Она так же несмело взялась за края рукавиц, бросила их наземь, глядя на Айканаро широко распахнутыми глазами в обрамлении ресниц, сияющих от косых солнечныхлучей, и протянула ему руки.
Ее ладони были нагреты тканью и солнцем, и Айканаро успел поразиться, какие же они маленькие по сравнению сего собственными. Почему-то сейчас было очень важно держать ее руки вот так, не через ткань, а кожей к коже.
– Я не мыслитель, Андрет, – он сам удивился, насколько потерянно прозвучал его голос. – И никогда им не был. Я не принадлежу к мудрейшим нашего народа. Но я думаю, что если два сердца связывает чувство – это не может идти от тьмы.
Она покачнулась ему навстречу, словно дерево на ветру – и назад, будто одновременно ошеломленная и завороженная тем, что происходило. Весь мир сузился до них двоих, этой полосы между светом луга и тенью рощи, и несказанных слов, витающих в воздухе вместе с древесной пыльцой.
Какими ясными были серые глаза Андрет! Каким светлым казалось Айканаро лицо, окутанное дымкой золотого солнца!
Он прижал ее ладони к груди – высоко, к впадине между ключиц. И склонил голову, зажмурившись на мгновение, когда Андрет приподнялась на цыпочках и уткнулась лбом ему в лоб.
– Перед болью сердца и любовью мы не выше вас, Андрет. И не ниже. Мы равны.
– Прости меня, – ее голос звучал чуть слышно. – Я не хотела обидеть.
Ее дыхание чуть-чуть пахло медом.
Он не посмел дотронуться до губ Андрет – мягких и розовых, чуть шелушащихся по весне, но коснулся поцелуем внутренней стороны ее ладони, у ямки большого пальца, легко и нежно.
– Ты меня не обидела.
Андрет тихо охнула и обняла его, но ничего говорить и не требовалось. Он прижал ее к себе, хрупкую и теплую, впервые позволяя найти выход всей теснящейся в груди нежности.
И в этом объятии оказалось все – и обещание, и ответ, и их судьба.
Он смотрел поверх ее головы на летнее солнце – такое яркое, что било по глазам, и весь мир, казалось, тонул в этом золотом свете, где кончалось и начиналось все сущее.
– Айканаро!
Свет обладал голосами.
Они звали его, и среди безбрежного теплого потока Айканаро с удивлением различал зов братьев и… государя Финвэ?
Мгновения он парил среди солнечного света, впитывая его кожей и испытывая лишь удивление от покоя и безопасности, которые охватили всю фэа и убаюкали, будто он вернулся в детство и стал тем мальчиком, которому даже не снился Исход.
Да, он заснул в гамаке у дома праотца, и сквозь сомкнутые веки сиял Лаурелин, а над головой тянули ветви, будто обнимая друг друга, две большие яблони. Они всегда рождали самые вкусные на свете яблоки, красно-зеленые, со сладкой хрусткой мякотью, которая хороша без всяких пирогов. Рви прямо с ветвей, оботри рукавом – и ешь.
– Айканаро!
Голос звучал тревожно и взросло.
Он не…
– Айканаро!
Солнечный свет рассыпался, и темно-фиолетовой горечью начинало просачиваться истинное значение голосов. Из тускнеющих осколков детских воспоминаний, из их угасающего теплого света, похожего на прощальный воздушный поцелуй, проступал огромных размеров многоколонный зал, значение которого не требовалось объяснять.
Он был мертв, и его обступали три души – сияющие светлые тени, в которых угадывались очертания прежних тел.
Ангарато. Финдарато. Праотец Финвэ.
Все мертвы. Только нет ужасной боли, которую чувствуешь, когда между тобой и теми, кто дорог, ложится непреодолимая граница смерти. Вместо потери окутывает ошеломленная тишина, потому что любая боль разбивается о нежданную встречу и смерть теряет власть мучительного ужаса, которая довлела над ними в землях, где распространялась власть Моринготто.
Ангарато первым издал подобие радостного возгласа, такого чуждого здешним залам, и Айканаро попал в объятия обжигающего тепла чужой души.
В жизни брат обнял бы его так, что хрустнули бы ребра. Только что от земли бы не оторвал.
– Ты слышишь нас? – от ярко сияющей души Финдарато исходили волны тревоги, и даже на призрачном лице, в дымке фэа с очертаниями его фигуры, угадывалось беспокойство. – Ты здесь?
– Я… – Айканаро запнулся на мгновение, не зная, какими словами назвать те расплывчатые чувства, которые казались лишь воспоминанием о слухе и зрении, и осязании, но не их настоящей сутью, связанной с живым телом. – Я слышу.
– Я думаю, ты понял, что даже владыка Намо не так жесток, как многие привыкли думать, – голос государя Финвэ лился тихо и мягко, напоминая ему спокойно влекущую воды летнюю реку.
Бесконечные колонны Мандоса казались удивительно незыблемыми, но вместе с тем напоминали Айканаро водоросли в прозрачной морской лагуне.
– Не стыдись, – дух Ангарато, утративший первую радость встречи, показался ему израненным – Айканаро видел темные шрамы цвета металла, остывающего после плавки, обвивающие фэа его брата. – Умирать больно всем нам.
Он почувствовал себя опустошенным – слишком великим казалось потрясение после трудной дороги, что несла его от захлестывающих волн кошмаров к видениям любви и тоски, от памяти о собственных проступках – к незыблемости и красоте.
Он очень устал.
Что теперь он мог сказать им? Попросить о помощи? Но какого совета просить, если и сам не знаешь, что нужно?
– Простите меня, – Айканаро не мог опустить взгляд, как сделал бы это при жизни, но знал, что они не смогут не заметить обуревающий его стыд. За слабость и невозможность пройти самому ту дорогу, что другие преодолели без помощи.
Здесь спрятать чувства не мог никто, и они вставали перед родными душами во всей обнаженной правде, беззащитные и истинные.
Финдарато показался ему печальным и хрупко-нерушимым, как истончившийся лед или выточенный до тонкости пергамента алмаз, но в прикосновении его духа не было осуждения.
– Не кляни себя, Айканаро. Мы видели, как рыдала твоя душа, и ясность твоего разума – это все, о чем мы могли просить.
Вслед за прикосновением облегчения воспоминания вновь начали занимать свои места. И разговор с двумя из Аратар, и хаос кошмаров, похожих сейчас на историю, рассказанную кем-то другим.
Он чувствовал себя обессилевшим и молчаливым, словно тонущий, едва спасенный из воды: точно так же, дрожа и чуть дыша, лежали и пытались прийти в себя на берегу те, кто уже был готов смириться с гибелью в полынье.
Такой же измученной – и спасенной – была сейчас душа Айканаро.
– Дайте ему время, – дух Финвэ озарил свет теплой улыбки. – Не бойся течения времени, Айканаро. Тебе некуда его торопить. Ты всегда найдешь меня, если тебе потребуется поговорить.
– А я остаюсь с тобой, – Ангарато коснулся его души – все равно что крепко, по-братски, сжал руку. – Мы больше не позволим тебе потеряться.
Они вдвоем побывали в том ужасном горящем лесу, и лишь после освобождения от кошмаров Айканаро узнал, что он стал общей темницей: для него и для брата. Ангарато оставался рядом с ним, но истерзанная ужасами душа не могла принять на себя еще одну вину, и Айканаро радовался брату, насколько это позволяла смерть. Связанные, будто близнецы, они не чувствовали себя противоестественно, когда блуждали по залам, больше похожие на одну душу, чем на две.