– Жертва Лютиэн – не в скорби ее родителей, Айканаро. Немногие способны пройти через границу между двумя народами и остаться прежними.
Он остановился возле озерной чаши, хмурясь, и обернулся к двум из Аратар.
– Я не понимаю.
Ниэнна покачала головой и откинула вуаль. Она вытянула руки над зеркально гладкой водой – и от слез, капнувших с ее лица, по озеру заскользили концентрические круги ряби.
– Посмотри, Айканаро.
Он оказался в ясном и чудесном мире, где все воплотилось прекрасным и определенным, и смешанный свет Древ, стоящих в цвету, целовал сиянием целый мир. Оно скрашивало острые углы, и все вокруг как будто плыло в сонной дымке утренней росы, которая оседает на голых щиколотках и не заставляет ежиться от холода, а окутывает кожу нежной прохладой.
Айканаро шел сквозь залитую перламутрово-лиловым туманом рощу, окропленную золотым вином отблесков на белоснежных стволах мэллорнов, и чувствовал, что возвращается домой. По той прямой тропе, где не заблудишься. А по дороге всегда соберешь ландышей и крупной дикой земляники, которую он любил.
Дом на окраине вольготно раскинутого города стоял посреди сада, весь увитый плющом, таинственный и сладко-знакомый, словно чудесный сон. Возле изгороди качались тяжелые свечки розовой, снежной и нежно-золотой мальвы. По воздушной белой веранде разносился нежный голос, напевавший детскую песенку, и голос этот Айканаро узнал бы из тысячи.
– Андрет! – он пробежал через сад, в один прыжок преодолел ступени террасы, не чуя ног, уже готовый заключить ее в объятия, потому что все выглядело правильным до слез, очищающим душу своим покоем и дрожало дымкой, словно золотой сон.
Она… она сидела в белом плетеном кресле и качала колыбель, в которой спало их дитя, и встала, приветствуя его с легкой полуулыбкой.
И Айканаро ее не узнал.
«Разве это ты, Андрет?»
Она смотрела на него с нежностью и преданной верностью и выглядела прекрасней, чем прежде – но ее красота обезоружила и ошеломила, словно вытянутый поперек дороги сук вышиб его из седла.
В одно-единственное мгновение вся правильность, вся сладко-перламутровая тишь чудесного мира стала изъяном в своем совершенстве. Кошмаром, который таковым не был. Прекрасная мечта, которой он никогда себе не представлял в таких деталях, воплотилась с идеальной точностью.
И это пугало.
Перед ним стояла не Андрет. Это была дева эльфов, единая с Андрет лицом и статью.
Она качала колыбель, пела их ребенку, и он мог бы радоваться, что она стояла здесь, прекрасная и живая, но…
Но где тот шальной неукротимый пламень на дне ее глаз? Где живой огонь? Почему самобытная искра стала казаться ему лишь зеркалом, что отражала мир вокруг?
– Это ты? – голос его звучал нерешительно. – Правда – ты?
– Я, – голос Андрет звучал со спокойной мягкостью, будто теплый огонек свечи. – Кто же еще?
«Нет, нет. Ты бы пошутила… или это лишь мое воспоминание о тебе? Потому что такой я тебя помню, смешливой, отважной, мудрой и гордой?»
– Возможно, медведь, – он попробовал пошутить, зная, что это смешило ее каждый раз, несмотря на грубоватость шутки. – Ведь вы, люди, порой так топаете в лесу и шуршите, что иной раз не отличить.
Когда-то он ляпнул это, не подумав, но Андрет – его Андрет (или та, которую он помнил?) – почему-то каждый раз хохотала до слез, едва услышав про медведя. И порой нарочито шумно хрустела ветками и шуршала листвой, когда желала припомнить ему отвратительно невежливую шутку.
Может быть, потому что тогда он растерял часть той возвышенности, в которой люди тщились отыскать спасение. Вместо этого он стал ближе из-за неловкости. Кем-то понятным. Живым из-за мелкого несовершенства.
И, может быть, не пошути он тогда – все случилось бы иначе.
Почему ему так хотелось плакать, когда он вспомнил, как Андрет однажды летом, неожиданно и смеха ради, приложила ледяную от родниковой воды ладонь к его спине?
Это было далеким прошлым, слишком несущественным для той, кого он сейчас видел.
Андрет улыбнулась ему – тепло и слишком спокойно, словно его слова ничего не затронули в ее душе, и огонек в ее глазах не вспыхнул.
«Что с твоим взглядом, Андрет? Что изменилось? И дитя не изменило бы тебя так, это невозможно!»
Но совершенство мира было безупречно.
Айканаро вынырнул из морока с криком, но не было воздуха – и легких, которые бы его вдохнули. Была тень роа, подобная обнаженному сознанию, которое вытолкнули из ослепительного мира. Разум заметался, ошеломленный и слишком сильно погруженный в необходимость осознать открывшееся.
Айканаро.
Его имя… что-то следовало за ним, словно эхо за звоном колокола, но нет, не сейчас! Сейчас важно другое!
«Невозможно. Невозможно, чтобы Аман сотворил с нами – такое! Это благая земля, в ней нет тени зла! Разве может быть такое?! Разве может быть, чтобы кто-то утратил душу в нетленном краю?!»
– Айканаро! – резкий голос вновь одернул его, зазвенев металлически гулко.
Голос разогнал ошеломление и клочья белоснежно-безупречного видения, словно дым.
Айканаро понимал, что будь он в настоящем теле – стиснул бы виски, встряхнул жесткими волосами цвета спелой пшеницы, зажмурился и попытался принять то, что увидел.
«Что они от меня хотели? Зачем приманили этим счастьем – и тотчас забрали его, разбив?!»
Но здесь он лишь принялся расхаживать по траве и стиснул губы – пусть это не помогало.
Айканаро дышал – или ему казалось, что дышал – сонной пустотой звездного купола и безбрежного луга призрачной травы, жадно впитывая огромное пространство кружащихся небес. Эхом, размером с целую вселенную, всколыхнул мертвую степь крик отчаяния и боли:
– Зачем вы показали мне это?!
В пылком ужасе он не заметил, как Ниэнна дрогнула от плача и шевельнулась, пытаясь подойти к нему ближе.
Но Намо мягко положил ладонь ей на предплечье, останавливая.
– Ты понимаешь, что видел, Айканаро?
«Понимаю ли я?! Нет! Я не понимаю, как спасение стало кошмаром! Я не понимаю, как благая земля забрала из нее жизнь!»
– Вы говорили, что не обманете меня! – резко бросил он, не задумываясь об ужасном обвиняющем смысле этих слов.
Вздох.
– В том, что ты видел, нет обмана.
Его поразило, сколько тоски и боли прозвучало в голосе Ниэнны – и гнев утих.
– Невозможно, – глухо и упрямо произнес он.
Он не понимал, и это непонимание рождало смятение и яростную горечь. Разве не зло, когда нечто так меняет душу? Разве не Валар это определено? А если не Валар несут зло – неужели он видел обман, и попал вовсе не в царство Намо, и все, что вокруг – всего лишь иллюзия, в которой нечто куда худшее желает сломать и заполучить его душу?!
– Успокойся, Айканаро. То, что ты видел – не ложь, – успокаивающий голос Ниэнны развеял его тревогу, словно сдув прилипшие к травинкам пушинки одуванчиков. – Но печаль и то, что мы не в силах изменить.
«А что?»
Ему не хотелось верить. Простое созерцание радостной встречи, которая должна была быть таковой, но не стала, измучило его душу, и теперь Айканаро казалось, будто фэа целиком кровоточит. Тупая боль билась в его сущности, будто открытую ему картину породила простая жестокость, а не сострадание.
Айканаро бессильно опустился на колени возле озера, глядя на серую, как отполированная сталь, поверхность. Ветер шевелил его жесткие золотые локоны, но он не мог этого почувствовать.