- Так, отставить! Девочкам в катакомбах не место. - продолжал командовать профессионал, снимая чёрное пальто. - Уведите их, от греха. Сам полезу, тут может быть опасно.
- Братан, давай всё‑таки я в этот лабиринт Минотавра полезу. - предложил бесстрашный опер, - Тебя мне наш Генералиссимус не простит, ежели чего. К тому же я у нас во Владике все форты шпаной облазил, в любом лабиринте с любым зверьём разберусь. Я ж фартовый!
Убедившись, что пожилой криминалист галантно вывел дам из комнаты, где запоздало догадался включить свет, понтоватый сыщик согласился с доводами друга исключительно из‑за своих «мощных плечей», не совпадающих с размерами потайного хода. Мелкий парень в считанные мгновения совершил спуск в таинственное подземелье, откуда несло терпкой сыростью с примесью характерных ароматов стройматериалов.
- Ё‑ёп‑ти... - раздался из адской бездны его далёкий возглас спустя томильные минуты ожидания. - Горец, да тут такое, что ни словами сказать...
- Что там? Фартовый, не томи! - агонизировал побагровевший сыщик. Одним плечом и головой он торчал из облупленного потолка подвала, разнесённого неизвестными вандалами. Спустя мгновение из пробитой стены соседского подвала, брезент с которой оперативник, не колеблясь, сорвал, показался побледневший опер. Он картинно подбрасывал вверх, словно теннисный мячик, какой‑то чёрный обугленный клубок. - Что за чёрт?! - пылко, но пока непонимающе спросил Горский, решив всеми силами протиснуться целиком в дверцу, словно рассчитанную на пигмеев.
- Не знаю, не представился. - беззаботно прикалывался Юрков. И почти под нос пытливому следователю была услужливо подсунута мумифицированного голова африканца. - Чернослив заказывали?
Глава III. На дне болота
Вновь укоризненная пустота. Белый лист перед глазами, словно был полной проекцией мысленного хранилища неизвестного самому себе мужчины, когда он с трудом разлепил свои выцветшие глаза. Точь в точь, как и в голове, на побеленном множество лет назад потолке больничной палаты темнели пятна, обширные трещины и мелкий кракелюр. Ржавый ореол водосточных труб, напоминал засохшие кровоподтёки и многочисленные гематомы на сказочно везучем пациенте без единого удостоверяющего документа. А что, собственно такого? Какие претензии к Минздраву, если интерьер должен соответствовать наружности его обитателей. Не место красит человека, но... Маргинальное окружение непомнящего Николая только усугубляло безобразный упадок больничного отсека для малоимущих и асоциальных элементов. Их хриплый смех и бредовая брань выдернули живучую жертву страшного ДТП из долгого сна.
Действие анестезии заканчивалось и потому нестерпимо хотелось пить или окончательно добить мучимый болью и судорогами организм. На соседней койке монотонно раскачивался и хрипел забитыми лёгкими люмпен с круглой плешью на голове. Он перехватил растерянный взгляд новичка и подмигнул ему бордовым от побоев или заскорузлого похмелья глазом.
- С днём рождения! - просипел он, но торжественности в обречённом голосе плешивого люмпена не было. - Говорят, тебя из мясорубки такой достали, что мама не горюй! Видать не из наших...
- Из каких ваших? - безжизненно прошептал Николай, голова и руки которого была почти полностью перебинтована, как у Шарикова.
- Из бомжей, знамо дело. Здесь тебе не партийный сбор! - горький смех маргинального шутника теперь отзывался жутковатых рёвом умирающего зверя. Ему вторили ещё несколько побитых жизнью мужчин и одна старушка с испитым лицом. Пришедший в себя пациент пошелохнулся, чтобы привстать и ощутил под простынёй свою наготу.
- Почему я голый? - стыдливо спросил он.
- Так это... Ты где‑то видал, чтобы в смокинге рождались. Хотя, фельдшер как раз говорил, будто ты в рубашке родился. - ответил весёлый бомж, но неуместный сарказм его поддерживали не все представители клуба отверженных, и из дальнего угла палаты раздался голос единственного трезвомыслящего в палате человека:
- Вас же из реанимации привезли. Там все, простите, в чём мама родила. Не бойтесь, вещи ваши в сохранности, там. - питерский интеллигент, опустившийся на социальное дно по неизвестным причинам, кивнул своим сухим и тонким, как трость, лицом на раритетную тумбочку, рядом с койкой Николая.