Однако вскоре на «правдинском дворе» появились две новые сильные фигуры! Они приехали одной электричкой, но с разными целями. Молодой, начинающий сценарист Саша Миндадзе сразу же попал под горячую опеку Лауры Васильевны, а вот второй «богатырь» как вихрем закружил меня. Звали его Андрей, он приехал в отпуск, отслужив год срочной, к маме, сотруднице «Правды». Приехал на шесть драгоценных дней и не желал терять здесь впустую ни минуты! Для моего Санчо Пансы настали черные дни. Мало того, что мы с Андреем практически на весь его «армейский» загул изъяли чудо-магнитофон вместе с «Битлами», главное — не могли мы таскать за собой школьника, потому что окунулись в настоящую пучину курортных безобразий!
Запомнилось еще, как ездили с Лаурой Васильевной на электричке в Ригу. Она заказала местному столяру-мебельщику «эксклюзивную» тумбочку по своему чертежу. Я с радостью исполнял роль носильщика, пытаясь хоть в этом быть ей полезным. Жена Примакова нравилась мне, она сразу же покоряла своей открытостью, искренней прямотой. При этом в ней бурлил грузинский темперамент, и ее эмоциональность совершенно обезоруживала любого. Однажды к нам приехала из сибирского Киренска папина племянница Галя, моя двоюродная сестра. Высокая, голенастая девчонка лет семнадцати. Лаура в восхищении уставилась на ее длиннющие, как у цапли, ноги и бросилась возить ее по магазинам, одевать по моде!
А чего стоили ее публичные восхваления в адрес Георгия Куницына! Не раз слышал у нас дома, как она тоже как-то по-грузински горячо восхищалась — при Примакове! — отвагой моего родителя, способного ради убеждений и правды на «безумные» поступки. И при этом, не стесняясь, упрекала при всех Евгения Максимовича в том, что он так поступать не умеет, слишком осторожный и расчетливый. Примаков в ответ всегда примиряюще смеялся, отшучивался, тоже говорил отцу комплименты. Его природное обаяние, мягкий юмор снимали любое напряжение. Да и видно было, что, несмотря на эти спонтанные Лаурины выпады, они оба любят друг друга.
И вспоминается, как одним августовским утром в «мое» окно тревожно застучали. Стучал Всеволод Овчинников, теперь знаменитый по книгам о Японии, прекрасный журналист и писатель. Он почти прокричал громким шепотом: «Володя! У вас есть радиоприемник? Мой не ловит. Кажется, война! Наши танки вошли в Прагу! Скорее просыпайтесь!» Такое вот было лето 1968 года...
Спустя пару лет Лаура и Евгений Примаковы были на моей первой свадьбе. До сих пор храню их подарок — грузинскую чеканку и декоративную большую настенную тарелку. «Это авторская!» — предупредила Лаура.
А еще через десять лет — я стоял в Институте США и Канады у гроба Саши Примакова. Он умер внезапно, как говорили, на Красной площади, во время демонстрации 1 мая 1981 года. От сердечного приступа. Гениальный, прекрасный юноша, человек такого обаяния, какое мне больше не повезло в жизни встретить ни разу. До сих пор скорблю по нему, ужасаясь горю, которое пережили Лаура и Евгений!
Отец всегда говорил о Примакове с огромной симпатией: «У Жени редчайший талант! Он умеет дружить! Женя может очаровать любого человека! Любого! Он настоящий дипломат, тонкий, умный. С ним легко, тепло и приятно любому человеку. Это великий талант. У меня такого нет...»
Но добавлю от себя, поскольку отец не дожил до этого события: Евгений Максимович Примаков — человек, РАЗВЕРНУВШИЙ СВОЙ САМОЛЕТ НАД АТЛАНТИКОЙ! Россия будет помнить это долго. С гордостью...
Гегеля я вам не отдам!
— Наверное, это вы ночью кричали: «Дробная фрустрация подсознания! Дробная фрустрация!» — Новый сосед из-за стенки, молодой увалистый мужик, насмешливо смотрит на мои седые усы. Сверху вниз. В лифте мы оказались единовременно впервые. — А еще типа: «Гегель! Гегель!» Всю ночь слушал вашу мозговую активность!
Да, я тоже часто теперь слушаю, как его новорожденный наследник ближе к «часу волка» начинает педантично брать все гласные подряд, как Карузо перед выходом на сцену где-нибудь в Венской опере. Распевается на весь дом!
— А при чем тут фрустрация подсознания и Гегель? Ничего не напутали? Может, Фрейд? Анна Франк? Гуссерль? Не ослышались? — спросил я молодца, проскальзывая в железном шкафу мимо пятого этажа, кося глазом на синюшный дисплей.
— Нет, Гегель. Так и оглашали: «Гегель! Гегель!» Кстати, я тоже подумал: какой Гегель и подсознание?
Помолчали. Я озадаченно, а он добродушно, как типичный силач.
На уровне третьего этажа он всполошился:
— Зонт забыл! — но охлопал себя, как будто искал бумажник.