Да, отец часто говорил нам, что каждый день вспоминает своего отца. Трудно в это как-то верилось. Это при сумасшедшей его занятости? Он же преподавал и в Гнесинке, и в Литинституте одновременно, и писал, писал свои книги, статьи. Но теперь, когда отца уже нет более двадцати лет, а я почти каждый день вспоминаю о нем, — я задним числом верю ему. Да, это возможно, если любишь всем сердцем и до сих пор нуждаешься в отце как он, как я...
Самурай
Ночью упал с лошади. Куда скакал, не помню. Но по блестящей, кремнистой дороге, через туман. Обрыв пугал близостью. И вот вдруг стала ослабевать подпруга, седло поехало влево, в сторону обрыва. Вместе с седлом и я...
Очнулся на полу в сарае, у перекошенного мучительной гримасой дивана. Его старые челюсти-половинки раздвинулись, показывали беззубый рот. Вставать не хотелось — в квадрат слухового окна внимательно смотрел месяц. Ушел. Заглянула ночная звезда. Поколола зрачки алмазной иглой. Ушла. Подкрался запах лысых шин. Запах с запоздалой обидой рассказывал, сколько они, шины, пережили горя на дорогах. Я понял и сочувствовал. Это же были мои шины! Я знал, сколько они страдали при жизни. Знал все их грыжи, порезы, проколы, они сообщали мне о каждом ударе о яму...
Зачем я лег в сарае? Что за каприз?
Ах да! В порыве нечаянного альтруизма уступил кровать гостю!
Сарай у меня страшный, как старик хиппи. Давно он изверился в молодых соблазнах кафкианства и экзистенциализма, разогнал лукавых фантомов. Знает откуда-то, что не буду я поднимать домкратом его правый бок, по-плебейски передразнивающий Пизанскую башню. Этим пизанским боком сарай депрессивно уткнулся через забор в бедро молодой бани на соседнем участке. Припоминать соблазны юности.
И все же был он, как оказалось, самураем — без свидетелей и прессы, молча совершил харакири и теперь, никуда не торопясь, аккуратно вываливает из криво проткрывшихся дверей свои сарайные «внутренние органы».
Куда же я скакал по кремнистой дороге в ночи, в горах, по-над обрывом? И развивалась ли красиво бурка за моей спиной, пока я не сорвался? Никто не знает и... не скажет.
Пять ступеней к Сакартвело
Первая
После возвращения из Тбилиси чувствую себя мышью, которой подкатили с неба сыр, большой, как футбольный мяч, и бегает она вокруг него, не знает, с какого бока откусить кусочек!
Это первая поездка в Грузию. Пять незабываемых дней открытий и благодати. Ощущение, что давняя мечта сбылась, а предчувствия оправдались.
Когда-то, в конце 70-х, я работал во Всесоюзном институте теории и истории кино. То был рай, а не институт! Рай посреди «развитого социализма», потому что нигде больше советские люди в рабочее время не смотрели столько западного, и в целом мирового кино, как в нашем институтском подвале с зальчиком на пятьдесят мест! Однажды там состоялся просмотр фильма «Каспар». Датский ли, немецкий фильм, сейчас не помню, но это была удивительная киноверсия реального события, произошедшего в средневековой Европе. История про загадочного человека, обнаруженного на главной площади городка жителями. Он не помнил о себе абсолютно ничего! И никто не знал его не только в этом городке, но и во всей округе.
Фильм о том, как молодой мужчина, которого горожане назвали Каспаром, постепенно начинает осознавать себя с чистого листа — человеком, личностью, частью социума. Тонкая и глубокая история о таинстве становления души и сознания не в ребенке, а уже в физически зрелом гомо сапиенсе.
И было в фильме отдельное маленькое чудо — сны Каспара! Поскольку этот человек был лишен всяческой памяти о своей прошлой жизни, сны его выглядели как необычайные вспышки таинственных озарений! Откуда приходили эти сны и что они значили?
А снился Каспару — Кавказ! Вернее даже, Кавказ в виде как бы сочиненной детским воображением географической карты. На этой поразительной карте были нарисованы горы, реки, долины, фигурки людей и животных, летящие в небе птицы. И очень большими буквами через всю эту сказочную карту по-детски же было выведено слово — КАВКАЗ.
Зачем я вспомнил этот фильм? Наверное, потому, что после поездки в Грузию эта земля стала являться мне во снах, как и тому очарованному таинственными видениями Каспару, почему-то сохранившему единственное воспоминание за всю предыдущую жизнь о тех же долинах и горах, которые впервые увидел теперь и я.