Диана Муталибова
Память
Муталибова Диана Мирзаевна
Память
Тогда я думал, что нет ничего ужаснее войны. Уверен, многие, как и я, полагали, что этот локальный конфликт завершится скоро и без потерь. Печально, что бедолаги вроде меня бьются ради интересов тех, кто «вдохновляет» в смешном военном камуфляже, который то велик, то мал. Патриотизм в зубы втирают. Нет, папка, нет. Здесь нет того сердца, что за Родину умрет. Да и вы не такой же, что уж там.
Последним человеком, сказавшим, что мое существование бесполезно, стала мама. Раз тот, кто дал мне жизнь жалеет об этом, я решил испытать судьбу. Даже она устала от моей пустой жизни, которую я пытался заполнить не совсем качественными вещами. Пьяница и балагур пришел на этот фейерверк плоти и крови, как фаталист.
Реальность войны с кровью, с кусками плоти и страх стать следующим, я испытал на третий день своего пребывания на ней, когда мина разорвала моего сослуживца. Хотя его не мина убила, а моя игра с чужими жизнями.
– Минное поле!? Уверен, что не обманывают? За этим знаком нет ни одной мины.
– Тебе-то откуда знать?!
– Посмотри вокруг, какая война!? Смех один. День прошел, а врага нет, сидим, ждем, когда правители языками чесать перестанут. Вот и весь конфликт. И этот знак для убедительности. Можешь сам проверить.
– Почему я должен проверять?
– Сомневаешься ты, а я убежден, что прав.
– Не буду я идти туда. Металлодетектором проверю.
Сослуживец прошел несколько метров, никакого звука инструмент не издал за эти метры. Хотя «реклама» предупреждала об обратном. Надо же, я не ошибся.
– Ты прав, эта война только на словах.
– Рискнешь сам пройти по полю, без этой машинки?
На секунду я увидел страх в его глазах, но и проиграть мне он не хотел. Видимо, металлодетектор его убедил, и он пошел по полю. Первый шаг, второй, третий… вот он уже в середине. Повернулся ко мне и улыбнулся детской улыбкой. Ещё шаг, оступился и его разорвало.
Я не мог двинуться с места минут десять, потом схватился за рацию и доложил о случившемся. Командиру я сказал, что сослуживец проигнорировал знак и мои слова.
Хладнокровие покидало в часы сна. Каждую ночь я видел улыбку сослуживца, которую разрывает миной. Чтобы не нервничать, я начал курить травку. Был у нас парень, снабжавший марихуаной желающих в нашей бригаде. Действительно, под дурью ужас войны ощущается не сильно.Мы не воевали, как писали в старых книгах. Мы боялись неизвестного, и чтобы притупить этот страх, употребляли.
Спустя неделю военной жизни я понял, что вокруг много интересных людей со своей историей «до».
Один, по кличке Гиря, хвастался тремя детьми. Гордился тем, что они у него есть, и что на нем история крови не закончится.
Много схожих историй. Парни из деревень, сироты, безработные, кого-то из тюрем сюда погнали. Все они верили, что и этот конфликт угаснет, как предыдущие. Согласились сюда ради денег, которые были обещаны им, либо их семьям. Речь шла о больших суммах.
Были в бригаде и два чудика, один, что постарше, постоянно что-то записывал в свои тетрадки и бегал за ручками. Другой, младше нас всех. Вся эта обстановка на него сильно давила психологически, но и от травки он отказывался. Ходил и писал везде свое имя «Текер».
В один из вечеров у меня развязалась беседа с писателем. Оказалось, он прибыл на фронт ради испытания нового градуса жизни, не ради денег.
– А ты для чего здесь?
– Хочу испытать судьбу, дома говорят, что от меня никакой пользы. Вот решил проверить.
– Считаешь себя любимчиком судьбы? Или это обыкновенная обида на родных, что тебя недооценивают?
Не стал ему отвечать, пусть думает, что хочет. Я и сам не знаю ответа. Чтобы продолжить беседу, решил спросить:
– Для чего ты занимаешься этой писаниной?
– А почему Гиря часто болтает о своих детях, почему Текер царапает везде свое имя?!
– Откуда мне знать, чудила.
– Память, друг мой, дело в памяти. Мы боимся умереть, и не оставить после себя ничего. Кто как умеет, пытается остаться здесь чуть дольше собственной жизни.
Правители успокоились, локальная война себя исчерпала, и все разошлись по домам. Меня домашние встретили так, словно не их тяготило мое существование. В глазах матери читалось чувство вины, и меня это удовлетворило. Возможно писатель был прав, все дело в детской обиде.
Но больше мне запомнились его слова про память о человеке после его смерти. Моя прежняя жизнь вернулась в свое русло: алкоголь, второсортные друзья, травка и вечно недовольные лица родителей. Правда, теперь они мне не говорили про бесполезность моей жизни, видимо осознали чувство ответственности, ведь вывели на свет меня именно они.