— В порядке, — улыбнулся маленький солдат, возвращая документы полковнику.
— А вот и нет, — хмыкнул Засядько. — Смотри, мы здесь все без оружия, только ты вооружен, разве это вежливо?
— Зато безопасно, — отрезал товарищ сержант, закрывая собой девочку, в глазах которой отражался страх.
— Эх, сынок, — протянул какой-то майор. — Присядь с нами, раздели хлеб. И девочку свою усади.
Чего не знал Гришка, так это того, что в кружке, ему предложенной, была разведенная водка. Совсем немного, но пробежав огненным шаром по пищеводу, спиртное расслабило маленького воина. На его возраст и вес этого было больше, чем достаточно. А потом был стол, хлеб, американские и немецкие консервы, будто пришедшие из тех времен. В какой момент Гришка почувствовал себя в безопасности, не мог сказать и он сам. Справа прижалась к нему Маша, чувствуя все то, что и он, по крайней мере, ей так казалось, отчего девочка слегка будто захмелела. И вдруг начала рассказывать. Номеру… Машеньке надо было просто выговориться и это понимали все собравшиеся. А потом заговорил и Гришка… Рассказывали и другие старые солдаты.
А потом были песни… И фронтовые… Тихо запел Гришка, вспоминая землянку и родных ему людей: «только пули свистят по степи, только ветер…» и ему тихонько подпевали все. И те, которые были написаны уже после. Песни, от которых плакали даже сами ветераны. И то, о чем мечталось в холодных бараках, в землянках, в продуваемых всеми ветрами шатрах санбата, в страхе, под огнем и в затишье… Хлеб. И этот маленький совсем сержант, и это многое испытавшая девочка с едва отросшими волосами совсем не смотрелись чужеродно среди закаленных, проживших долгую жизнь мужчин и женщин.
Они еще долго сидели в клубе специального реабилитационного центра, вспоминая, разговаривая и рассказывая. Казалось, время остановилось, только всхлипывала от избытка чувств Машенька, ощущая себя среди наших, как мечталось в том, далеком уже году. Гришка же вдруг понял, что они вернулись домой. Не будет больше бомб, снарядов, десятков ранбольных и падающих от усталости хирургов. Оно все осталось в прошлом. А Машенька, наконец, поверила, что здесь нет этих и больше никогда не будет. Теперь можно действительно просто жить.
Глава 18
Казалось, достаточно отпустить прошлое и все сразу станет хорошо, но это мнение было неверным. Едва только Гришка сдал оружие, готовясь к мирной жизни, как возникла другая проблема — школа. Гришка свою школу почти что и не помнил, он три года занимался совсем другим, как и Маша многое позабыло, ну и кроме того, образование в Британии и в Советском Союзе различалось, поэтому надо было сначала подростков дотянуть до положенного уровня знаний.
— Ну, хоть писать умеют, — хмыкнул старый учитель, многие годы проработавший с детьми. — Уже хорошо. Чего боится девочка?
— Белого халата, черной униформы, — доложила лейтенант Роднина, вовсе не собиравшаяся бросать «юных героев», как она их называла.
— Концлагерь? — понял пожилой мужчина.
— Концлагерь, — подтвердила женщина, вздохнув. — Поэтому нельзя повышать голос, обижать девочку, потому что за нее мальчик может и убить.
— А с ним-то что? Подождите, форма не игра? — припомнив знакомство со своими новыми учениками, ошарашенно спросил учитель.
— Сержант Лисицын, воспитанник санбата… — проговорила Саша, а потом подняла повлажневшие глаза на собеседника. — Он вытаскивал раненных, воевал, да он… Если бы не он, и меня бы на свете не было! В сорок третьем Гриша вытащил моего отца! Сам был ранен, но тащил почти до санбата… Он герой, даже не сомневайтесь, Виктор Палыч, настоящий!
— Эк тебя… — вздохнул учитель, понимая, с кем ему предстоит работать. — Не бойся, поможем мы твоим героям, поможем.
Началось индивидуальное обучение, потому что Гришино образование было фрагментарным, а Маша пугалась своего незнания так, что врачи опасались за ее сердце, хорошо хоть эпилепсия не развилась. Нужно было бережно и осторожно поднять уровень знаний так, чтобы подростки смогли пойти в школу.
Они, конечно же, много гуляли. В небольшом городке, в котором стоял госпиталь и теперь жило большинство «вернувшихся» люди обо всем, конечно, знали. Именно поэтому часто можно было встретить добрые улыбки, да еще милиционеры приветствовали сержанта, на груди которого, неожиданно даже для него самого, прибавилось наград.
— А почему Гришу принимают так, как будто… ну… — Маша, уже совсем не называвшая себя номером, правда и Виолеттой она называть себя отказывалась, затруднилась сформулировать свой вопрос, но Саша поняла.