— А мы были здесь, да, мама? — спросила она заплакавшую Машу.
— Да, доченька… Здесь был наш барак… — ответила та, схватив Верочку в охапку. Девушка будто хотела убежать, как будто из земли могли полезть эти, но рядом с ней встал Гришка, и Машу отпустило.
— Мама, а где? — спросила девочка.
— Пойдем… — они прошли еще немного до еще одной серой стены, которая кричала, кричала на всю округу: «Здесь дети!»
Больно было слышать стон самой земли, принявшей в себя замученных детей. Маша всхлипнула.
— Когда они сказали «стимулирен», я даже не поняла, о чем это, — продолжила свой рассказ девушка. — А потом стало больно так, что куда там колдунам!
— Родная моя, — обнял Машу Гриша.
— А потом был барак и детки… У них была корь, от которой они синели и умирали, — всхлипнула девушка.
— Их в воде купали, — объяснил запомнивший рассказ врача юноша. — А это нельзя, болезнь уходила внутрь и убивала.
— И травили еще… — вздохнула Маша, крепко держа за руку Веру. — Если что-то вкусное, то это точно яд… А малыши вечно голодные были, вот и…
— А еще нас на маминых глазах убивали, — вспомнила Варя. — Мама, ты видишь, — обвела она рукой. — Этого больше нет! И не будет!
— Не будет, дети, — из-за какого-то камня вышел седой старик. — Этого не будет.
Пожилой человек слышал эти разговоры, понимая, что сюда пришли переродившиеся узники, видевшие то, что здесь происходило, и погибшие… Или даже еще страшнее. Эту девушку он узнал, как и ребенка рядом с ней. Об этих троих писали, много писали, потому что они были живыми свидетелями того ужаса, что творилось здесь и в других местах.
Остановившись у стены, люди плакали. Маша обняла своего любимого и Верочку, плача вместе с ними, но от этих слез на душе становилось легче. Лагеря нет. Нет бараков. Это больше никогда не повторится. Никогда злые эти не будут убивать людей. Никогда над детьми не будут ставить жестоких опытов. Никогда такие звери не смогут ходить по земле хозяевами. Никогда.
Туда, где их убили, ни Маша, ни другие дети не поехали. Им хватило того, что они видели… И вот автобусы, заполненные улыбающимися, отпустившими прошлое детьми, возвращались домой. Убедившиеся в том, что этих больше нет, а их самих не забыли, дети радовались траве, солнцу, друг другу и смело смотрели в будущее. Это было очень правильным — показать им, и дети были благодарны организовавшим экскурсии взрослым.
И началась просто обычная жизнь. Росли дети, учились взрослые. Выбирая между войной и миром, Гриша поступил в медицинский, а с ним и Маша, конечно, ибо они были неразделимы, став таковыми будто вечность назад. Поэтому они, разумеется, женились в свой срок.
— Вот и образовали мы ячейку общества, — пошутил Гриша на свадьбе, танцуя с уже женой вальс под мелодию, впервые услышанную им в сорок втором году.
— Мы ее давно образовали, — возразила она ему. — Сейчас только узаконили.
Несмотря на то, что закончили Лисицыны педиатрический, Гриша работал в госпитале, а вот Маша… Детским садом заведовала Маша. Всегда окруженная счастливыми улыбками малышей, она все реже просыпалась от кошмаров, но не забывала испытанное никогда. Как и дети ее не забывали, и внуки, и правнуки, потому что такое забыть нельзя.
Эмма родила двоих, обеспечив Машу и Веру возможностью попробовать себя в уходе за очень маленькими детьми, что радовало обеих. Поэтому, когда пришла пора рожать Машеньке, она уже ничего не боялась. В отличие от своего мужа, кстати. Гриша над Машей просто дрожал, сдувая пылинки. О прошлом напоминало только заикание, появлявшееся в минуту сильного волнения, и все.
Варя вышла замуж в двадцать, но ни она, ни Аленка, ни Вера, ни другие девочки и мальчики, для которых лагерной мамой была Маша, старались далеко от нее не уезжать. Эмма даже шутила на эту тему, но не расстраивалась. Поэтому в городке самосоздался отдельный микрорайон имени Мамы Маши. Его так и называли, кстати, в народе, а потом уже и официально, потому что против воли народа в обновленной Стране Советов идти не умели.
Районы Мамы Лены, Мамы Маши, Папы Вити… Они заняли свои места на карте разросшегося города, но были эти названия такими теплыми, что остались навсегда, даже, когда люди забыли, что это значило. Хотя вряд ли кто-то смог подобное забыть, ведь история передавалась от матери к дочке и от отца к сыну. Потому что так было правильно.