— Хорошо, но что же он все-таки тут делает? — смотрела на Таню мать, едва справившись со своим тиком.
— Сливки снимает, как и тогда снимал! — уже обиженно ответила Таня.
Потом ей нужно было объяснить, какие «сливки», и подробно описать, как он одет, каков он стал по наружности, какой у него голос теперь (прежде, она это отлично помнила, был низкий и глуховатый).
— Ведь можно узнать в милиции, в адресном столе, где он остановился! — радостно догадалась, что нужно сделать, мать.
— Конечно, можно, — живо согласилась Таня. — Сходить сейчас?
— Нет, я сама… я сама схожу, — заторопилась мать и начала тут же переодеваться.
Таня знала, что июльская жара всегда очень плохо действовала на мать. Она сказала:
— Вот увидишь, мама, что я пойду и сейчас же обратно… А тебе будет вредно…
— Подай мне розовую кофточку! — приказала мать.
Она была теперь очень оживлена. Она не хотела уступить дочери этой радости: точно узнать, где именно, сегодня же, может быть, через какой-нибудь час, найти Даутова. И разве не может случиться, что он сам встретится ей на улице и ей даже не нужно будет заходить в адресный стол…
Таня поняла это. Она помогала матери одеваться, скромно улыбаясь. А когда мать пошла по-прежнему летучей походкой, Таня из окна посмотрела ей вслед с улыбкой, выражающей многое: и удивление, что мать так ожила вдруг, и радость видеть мать такой оживленной, и, пожалуй, снисходительность к матери, так как причина ее оживления была ей совсем непонятна.
Она вытащила из стола запрятанную в книге старую фотографическую карточку Даутова и сказала вслух:
— Он! Конечно, он!.. — и погрозила этому, на карточке, Даутову пальцем: — Вот погоди, мама тебе покажет, как глаза пялят!.. И хотя бы был красивый какой-нибудь, а то ведь некрасивый, нет, нет, нет!..
Странно было для нее самой, что, чем больше она глядела на этого Даутова на карточке и вспоминала сегодняшнего, тем больше как-то терялось между ними сходство, и ей уже начинало казаться, что сегодняшний был совсем не Даутов; тогда она сконфуженно клала карточку в книгу и начинала глядеть виновато в окно, ожидая мать. Но потом опять открывала книгу и при первом же взгляде на карточку решала: «Он!..» Так делала она, проверяя себя, несколько раз.
Не раньше как через час вернулась Серафима Петровна. Она была разбитая, усталая, увядшая, тоскливая, прежняя. Она сказала глухо:
— Не нашли его в адресном столе… Должно быть, он был тут проездом, а ты…
— Что я, мама?.. Что я должна была сделать, наконец? — обиделась Таня.
— Ты должна была ему сказать, что я существую!.. Что я здесь! Вот что ты должна была сделать… А ты обо мне не вспомнила!..
Не переодеваясь, она легла в постель и повернулась лицом к стене.
— Может быть, это и не он, — захотела успокоить ее Таня. — Что же я с ним долго говорила, что ли? Только два слова ему сказала и пошла… И только потом уж я вспомнила…
— Если б ты знала, что он для меня значил… и сейчас значит! — так же глухо, но очень выразительно сказала мать. — Конечно, сидя здесь на месте, найти его я не могла, но все-таки я спрашивала о нем у многих приезжих… Он где-нибудь занимает теперь видный пост, его должны знать…
— Однако не знают?.. — Таня представила синеголового, снимавшего сливки, и всплеснула руками, усмехнувшись. — Он, мама? Такой — и видный пост!
— Почему это «такой»!.. Какой это «такой»? — повернула мать изумленное лицо.
— Я думаю, мама, что он совсем не поумнел за эти двенадцать лет, — врастяжку проговорила Таня. — Нет, он не из умных!
Это она вспомнила, как он обтирался после ее слов о татуировке платком: ей показалось, что умный не стал бы этого делать. Но мать рассердил такой отзыв о Даутове; она поднялась на локте.
— Я тебя прошу… — начала было она торжественно, но вдруг перебила себя запальчиво-визгливо: — Как ты смеешь говорить такие вещи?.. А?.. Как ты смеешь?
— Мама! — испугалась Таня, как бы матери не сделалось дурно. — Мама, хочешь, я тебе его сейчас приведу?
— Каким… образом? — опешила мать.
— Так, без всякого образа… Пойду, встречу его и приведу, — решительно направилась к двери Таня.
— Как же ты его встретишь?.. А если он уже уехал?
— Ладно!.. Если бы собирался ехать, не стал бы камешки в море бросать… Значит, у него много свободного времени было.
— Где же ты можешь его встретить? — оживляясь снова, села на койке мать.
— Только пусть мама не думает, что я ее возьму с собою! — выставила вперед руку Таня. — Я пойду по всему пляжу из конца в конец и буду на всех смотреть — раз!.. Потом я буду в автомобильных конторах спрашивать, не уезжал ли такой-то вот гражданин в полосатой рубахе, — два!.. Потом я буду смотреть везде по лавкам и магазинам, нет ли его там, — три!.. Вообще я буду не ходить, а летать, и мама за мной не поспеет… Я бы и в дома отдыха зашла, но уж если он не прописан, значит незачем заходить!