На углу Пятницкой и Валовой у магазина «Хлеб» длинная очередь. Говорят, еще не привозили. Николай предложил мне остаться в очереди, а сам пошел на Большую Тульскую в продовольственный, что рядом с магазином «Книги».
Я стоял притиснутый к стене и время от времени прислушивался к разговору мужиков:
– Смотри, и здесь противотанковые ежи!
– А смысл какой? Валовую в двух местах ежами перекрыли. На Пятницкой разгрузили, на Ордынке! У Арсеньевской площади Большую Тульскую начисто перекрыли, обложили песком и ежами! Вот Серпуховка со всех сторон в ежах! А кому нужна она, пустая площадь? Тут ни заводов, ни фабрик. Так, на всякий случай…
– А на всю Москву разве ежами напасешься? Надо ополчением заниматься. Как при Кутузове…
– Не-е! При Минине и этом… Как его?
– …Пожарском.
– Во! Кутузов – тоже мне – фигура! Вместо того чтоб защищать Москву, сжечь заставил! Не, мужики, нет у нас Сусаниных. В болото их надо!..
– Где ты под Москвой такие болота найдешь?
– Сусанин прав! Он правильно сделал – в болота завел фашистов.
– Там не фашисты, там поляки были!
– А какая тебе, твою мать, разница – все они под одним одеялом. Одно слово – фашисты.
– Ну, мужики, вы в школе, что ли, не учились? Ахинею несете. Детей стыдно! Вот если сейчас скажут, не будет ни муки, ни хлеба, что будем делать?..
– Не подыхать же с голоду! По магазинам будем бегать…
– Не-е, мужики… Минин, Пожарский… Ополчение – великое дело. О нем надо думать!
– У 525-й школы записывают! Там военкомат сейчас!..
Вдруг очередь заволновалась:
– Погодь, мужики. Тихо!
Через утихающий говор донеслось:
– …не будет! Не ждите…
Все бросились врассыпную, чтоб раньше других найти другой магазин и встать в очередь.
Я пошел в сторону Тульской, встретил расстроенного Николая. Глаза у него были жалкие. Плакал, наверное:
– Надо же! Уже вчера соседи бегали по магазинам, не могли отоварить карточки; а ведь до конца месяца и вовсе могут не привозить!.. Тебе хорошо – ты один! А у меня отец месяц уже на фронте, дома мать и Надька-поросенок, то и дело пищит – есть просит…
Колька Мухин был какой-то незащищенный; было в нем что-то девичье, мягкое, обидчивое. Даже манерное. Манерное в том смысле, что и посадка головы, и пожимание хрупкими плечиками, и тонкий голос, и глаза, готовые вот-вот заплакать, – все это было каким-то девчачьим, нуждающимся в защите и опоре. Сейчас, вспоминая, я остро понимаю, что ему не хватало брата. Поэтому он так тянулся, буквально таскался за мной. Наверное, в семье ждали девочку, а родился мальчишка, и всю заготовленную нежность мать изливала на первенца. Он с детства воспитывался с куклами; ему привычнее было играть с девчонками, чем с нами «в войну». Он старался набраться от нас бравады, «мужских привычек», но выходило это у него как-то неумело и смешно. Он и матом-то, как все, ругаться пытался, но… с трудом выговорив ругательства, краснел и робко оглядывался на окна. Да, Николай Мухин. Далекое, далекое детство…
Мы сели на 51-й трамвай и поехали до конца – к Даниловскому универмагу. Там большой магазин. В окно трамвая видели: на Арсеньевской площади все магазины закрыты. Вход на Даниловскую площадь со стороны Котлов уже заставлен ежами, грузовиками, завален мешками. Чуть дальше – напротив Духовского переулка, ближе к заводскому мосту, где нет трамвайных проводов – на уровне вторых этажей поднимают аэростат…
В начале сквера готовят зенитки…
У Даниловского рынка, расспросив встречную женщину, откуда она идет с хлебом, мы двинулись на Шаболовку…
Во дворе, когда мы вернулись уже с сумками, ребята бросились к нам:
– Где? Откуда?..
Мы указали короткий путь: мимо Даниловских бань прямо до Шаболовки. Магазин «Хлеб». Народу – никого… Лучше спешить, успеть до воздушной тревоги…
Я опять увлекся, рассказывая о Москве, о Николае Мухине, с которым судьбе, видимо, не было угодно свести нас снова. А хотелось бы хоть разик единственный увидеться!..
Эх, судьба, судьба! Хоть и не следует ругать тебя, но ты – корявая.
Михал Григорьич
Вскоре дядь Федя, взяв троих старших ребят и меня, повел нас в райисполком, через дорогу, в дом № 1. Поднялись на какой-то этаж, поговорили в приемной с женщиной и вошли в кабинет, где злой немолодой дядька орал по телефону:
– Я не могу!.. Сам на таком же положении!..
Глядя на нас, он продолжал кого-то ругать. Положил трубку и зло уставился, мне казалось – на меня…