— Спасибо вам, доктор, спасибо вам, медсестры, за дочку, за нас обоих. — Он поворачивается лицом к нам и снова снимает очки.
Николай быстро шагал по улицам, засыпанным снегом. «Сегодня нам с тобой, доченька, выдался славный денек. Грамотой нас наградили». Он коснулся губами Еленкиной холодной щеки, припавшей к его плечу, улыбнулся: «Заснула…»
Мимо спешили с работы люди — он не замечал их. Не слышал, как просигналил водитель военной машины. Но отчетливо слышал, как тихо посапывает дочь.
Дома бережно раскутал девочку, уложил в кроватку, взял стул, сел рядом.
На фронт Николая не взяли из-за плохого зрения. Он владел самой мирной профессией — строителя, и теперь его бригада возводила спеццех автозавода. И хотя кроме Николая и старого мастера Алексеича в бригаде работали только женщины, они вот-вот должны были досрочно сдать под монтаж этот сложный объект.
Николай осторожно коснулся ладонью дочкиных волос. Они пахли молоком, чистотой. Стиснув руками пылающее лицо, стал думать о другой Еленке — своей жене, давшей жизнь этой.
Николай влюбился в Еленку еще мальчишкой. Только он один знал, какая красавица эта ершистая, угловатая девчонка. Когда она бежала рядом и ветер трепал ее рыжие волосы, ему казалось — возле летит костер. Потом из гнетущей полутьмы воспоминаний медленно всплыл больничный коридор. Роды были трудными.
Сказались тяжелая работа, лишения военных лет. Вторые сутки от роженицы не отходили врач и акушерка.
Николай ждал в длинном гулком коридоре. Сорок шагов туда, сорок обратно. Под потолком вспыхнули тусклые синие лампочки — скорбный свет войны.
Ждать дольше невозможно. Осторожно приоткрыл дверь палаты. Еленка лежала с закрытыми глазами. Под белым пикейным одеялом поднимался и опускался ее большой живот.
Увидев Николая, акушерка молча кивнула ему на табуретку.
— Еленка… Елочка, — еле слышна позвал Николай, но лицо жены осталось безучастным.
— Еленочка, — позвал он снова. И опять она не ответила. Николай вдруг ощутил на губах солоноватый вкус давно позабытых мальчишеских слез.
Подошел доктор, молча склонился над кроватью. Остро запахло камфарой. Еленкины веки вздрогнули, приподнялись. Ее взгляд — удивленный, вопрошающий — скользнул по лицу мужа.
— Еленка, ты видишь меня? — Николай погладил ее горячую руку.
Бледные губы наконец разжались.
— Вижу… как в перевернутый бинокль… Не уходи…
— Я не уйду. У меня круглосуточный пропуск. — И боль, что жила в нем, на миг отодвинула острие от его сердца.
Вдруг тело жены свело судорогой. Ее протяжный крик, крик дикой, ночной птицы, пронзив Николая, ударился о стену палаты. Чьи-то мягкие руки толкнули его в спину, вывели в коридор.
И снова сорок шагов туда и обратно.
Наконец дверь палаты распахнулась. Акушерка держала в руках большой белый сверток.
— Товарищ Павлов, — глухо сказала она, — у вас родилась дочь.
Николай молча шагнул в палату.
В двух шагах от него задыхалась Еленка. Он вдруг ощутил под ногами зияющую пустоту. Шагнул вперед почти ослепший от горя, нашел ее руку. Еленка раскрыла глаза… В них была пустота, зияющая пустота.
— Ты видишь меня?
Еленка молчала.
— У нас с тобой… родилась дочь, — зашептал Николай. — Хочешь, назовем ее как тебя.
В последний раз вспыхнула для него и ожила Еленкина любовь.
— Люби ее… как любил… — Она не договорила.
Оставляя Еленку, краски жизни выцветали на ее лице.
Только через несколько суток Николай пришел в себя. Вспомнил длинный больничный коридор.
— Посмотри, Николай, дочь-то у тебя красавица, — услышал за спиной голос соседки Антонины Петровны.
Николай поморщился, как от острой боли. О чем они все? Дочь? Какая дочь?
На синем одеяле ярким пятном выделялся белый сверток. Девочка, причмокивая, сосала из бутылочки молоко. Ее личико покраснело от напряжения. Николай хотел уйти, но ребенок раскрыл глаза. И хотя они были пока темными, а не прозрачно-зелеными, он сразу узнал их. Казалось, вот-вот в них вспыхнут искорки, сольются вместе, озарят лицо, придав ему то знакомое выражение, которое он так любил.
— Вылитая мать, — протянула Николаю ребенка Антонина Петровна.
Кровь прихлынула к сердцу, зазвенела в ушах, где так недавно раздавался глухой стук лопаты о мерзлую землю. На руки опустился теплый, живой сверток, и Николай вдруг почувствовал, как они наливаются силой и нежностью.