— Может быть, мы не ко времени?
— В добрый час пришли, — говорит бабушка Уля. — А я вот к салюту приготовилась. Видите: нарядилась и при ордене «Материнской славы». Я ведь ни одного еще салюта не видела.
— Помните, Ульяна Ивановна, пятое августа сорок третьего года? В тот день был первый салют. Орел освободили и Белгород.
Лицо бабушки Ули, только что свежее и румяное, вдруг блекнет.
«Петр убит под Орлом…» — с ужасом спохватываюсь я.
— Помню, а то как же. — Бабушка Уля дрожащей рукой переставляет на столе чашки. — Видеть не видела, а на всю жизнь запомнила. Вот как получается. Горе у нас на всех одно, а каждую мать по-своему ранит.
— Накапать вам капель?
— Не надо капель. Да ты не горюй. И без капель оклемаюсь.
— Ульяна Ивановна, — меняем мы тему разговора. — Расскажите, как повязку после операции снимали. Волновались, наверно?
— Еще как волновалась. Руки-ноги сомлели. Зажигалки на крыше тушила — так не боялась! Не могу глаз открыть и все тут. Вдруг опять темная ночь! Тут Михаил Григорьевич, доктор, положил мне руку на голову, как малому ребенку, и говорит: «Что ж вы медлите. Посмотрите на белый свет, стосковались о нем поди…» Разлепила я веки — а в глазах все кругом идет. Как бы ледоход на Москве-реке и льдины сшибаются и друг на друга наползают. А потом среди этого мельтешения лучик прорезался, тонюсенький, вроде соломинки. И через этот лучик все в моей душе перевернулось. «Солнце!» — кричу я Михаилу Григорьевичу не своим голосом. А он тут же повязку мне на глаза. Для первого разу, мол, довольно! А я плачу в три ручья и все твержу: «Мне бы только Победу увидеть… Победу!»
За окном раздался первый залп салюта. Погасили свет, раздвинули занавески. Прижав руки к груди, бабушка Уля беззвучно плакала.
Скорей бы ослабели морозы. В Москве с топливом еще очень трудно. Из ста пятидесяти семи домов на нашем участке только в двух паровое отопление! Комнаты отапливаются чаще всего керосинкой, а керосин выдается по талонам. Тетя Дуня и Евгения Павловна Капризина разносят их по квартирам.
Холодно. Когда слушаешь больного, жильцы пододвигают закопченную пирамидку, где за слюдяным окошечком живут оранжевые языки огня.
Пять обледенелых ступеней ведут в подвал, к квартире № 12. Обитая ветхой рогожей дверь с характером, но открывается сразу.
— Здравствуйте, доктор, — приветствует Кузьминична. Голова ее замотана красной тряпицей. На костистых плечах — серая ватная стеганка. — К кому пожаловали?
— К Александре Ивановне Афанасьевой. Как у вас тепло, уютно.
— Тепло! — подтверждает Кузьминична. — Дышим в в десять ртов. Обогреваемся. — И смеется.
— А как Александра Ивановна? Сын ее дома?
— Опохмеляется. Да вы входите, — она распахивает передо мной дощатую дверь.
Мутный серый свет вливается в окна комнатки. За тусклыми стеклами подвала мелькают то валенки, то кирзовые сапоги, то не по-зимнему легкая обувь. Давно пора бы переселить жильцов из подвалов в хорошие квартиры. Помешала война.
— Здравствуйте, Александра Ивановна. — Одним взглядом охватываю фигуру больной, поникшую голову с пучком жиденьких волос. Женщина выглядит значительно старше своих лет. И какая душевная усталость в ее глазах… Как необходимы ей сейчас внимание, ласковое слово. Если можно было бы войти в аптеку, протянуть рецепт: «Пожалуйста, отпустите моей больной хотя бы немного радости!»
— Что у вас болит, Александра Ивановна?
— Второй день не могу глотать, — отвечает женщина. Осматриваю ее горло, такое же бледное, как она сама. «Ангина? Вроде бы нет».
— Ангины нет. У вас анемия — следствие расстройства питания. Но вы, Александра Ивановна, не огорчайтесь. Все это поправимо. Выпишу вам дополнительную карточку на молоко, назначу уколы витаминами. Кроме того, пейте настой хвои, в нем много витамина- С, и обыкновенные дрожжи. Завтра утром сдайте кровь на анализ. Послезавтра приду к вам. А главное — не расстраивайтесь! Постарайтесь думать о хорошем. У нас такая радость — освобожден Никополь! Вечером смотрите салют — двадцать залпов из двухсот двадцати четырех орудий. Так что давайте радоваться! Договорились?!
С лица Александры Ивановны сходит выражение печали. Взгляд проясняется.
— Хорошо, доктор. Спасибо.
Но все оказалось гораздо хуже, чем я предполагала. Случилось просто непоправимое: Александра Ивановна — умерла. На следующий день, когда я была на обходе, к ней срочно вызвали Люду Вяткину. Люда определила у больной дифтерию зева. Это было чрезвычайное происшествие даже для военных лет.