— Это ужасно, — сказал Саймон, вспоминая свое восхищение герцогом Изгримкуром: если вдуматься, он не очень походил на человека, жестоко избивающего невинных троллей, хотя и славился своей вспыльчивостью.
— Ужасно? Не стоит. Я лично, я считаю, что эти мужчины — и женщины — риммеры — очень глупые, неуклюжие и чересчур большого роста — но я не считаю, что они зло или должны быть умерщвлены. Ахххх, — вздохнул он и покачал головой, как священник-философ в захолустной таверне. — Я не понимаю их.
— А волки? — спросил Саймон и обругал себя за то, что перебил тролля, но на этот раз Бинабик, похоже, не обратил на него внимания.
— Мой народ проживает на скалистом Минтахоке, в горах, которые риммеры называют Тролльфельс. Мы передвигаемся на косматых легконогих баранах, растим их, пока они очень маленькие ягнята, когда они бывают достаточно большими, чтобы передвигаться на них по горным дорогам. Нет ничего такого очень хорошего, что можно сравнить с передвижением на баранах в снежном Йикануке, Саймон.
Сидеть на своем «коне», ехать по дорогам Крыши Мира… Одним величественным прыжком пересекать пропасти, такие очень глубокие, такие захватывающе очень глубокие, что если бросать камень, он половину дня будет лететь до дна.
Бинабик улыбнулся и сощурился, углубившись в счастливые воспоминания.
Саймон, попытавшись вообразить такую высоту, почувствовал головокружение и обеими руками ухватился за надежный камень. Потом на всякий случай еще раз посмотрел вниз. Этот столб, по крайней мере, не выше человеческого роста.
— Кантака была щенком, когда она была найдена мной, — продолжал Бинабик. — Ее мать очевидно была умерщвлена или, предположительно, умерла от голода. Она сердилась на меня, очень много белой шерсти и очень черный нос, когда была найдена мной. — Он улыбнулся. — Да, сейчас она совсем серая стала. Волки похожи на людей, также меняют одежду, когда растут. Я увидел, что я… тронут ее попыткой защиты. Я взял ее к себе. Мой наставник… — Бинабик помолчал. Паузу заполнил резкий крик сойки. — Мой наставник говорил, что я беру ее из рук Кинкипы, Снежной девы, и я беру к себе обязанности родителей. Мои друзья говорили, что так неразумно. Аха! Я сказал, что буду учить этого волка носить меня, как бараны с рогами. Мне не веривали, потому что раньше так никогда не сделали…
— Кто ваш наставник? — Кантака, отдыхавшая внизу на солнышке, перевернулась на спину и принялась валяться, перебирая лапами. Белый мех у нее на животе был пышным, как оторочка королевской мантии.
— Это, друг Саймон, другой рассказ, не сегодня. Но, чтобы завершить, скажу еще, что я учил Кантаку носить меня. Это был очень… — Он сморщил нос, — занимательный опыт. Но я не испытываю сожаления. Баран — прекрасно прыгающее животное, но у них мозг очень маленький. Волки же умные-умные-умные, и верные, как неоплаченный долг. Когда они ищут друга, знаешь ли, они делают это всего один раз, на всю-всю жизнь. Кантака мой друг, и я нахожу ее предпочтительнее любой овцы. Да, Кантака? Да?
Огромная волчица села. Она посмотрела на Бинабика огромными янтарными глазами и коротко залаяла.
— Видишь? — улыбнулся тролль. — Теперь нам необходимо пойти, Саймон. Я думаю, нам необходимо пойти, пока солнце стоит высоко. — Он соскользнул с камня, и юноша последовал за ним, остановившись только для того, чтобы натянуть башмаки.
Полдень миновал, и Бинабик быстро шагал через лесные заросли, отвечая на бесконечные вопросы о былых путешествиях, обнаруживая при этом завидное знакомство с местами, по которым Саймон бродил только в самых сладких ночных мечтах. Он говорил о летнем солнце, играющем в ледяных гранях сверкающего Минтахока и совершенствующем их красоту, подобно искусному молотку ювелира; о самых северных районах Альдхорта, мире безмолвных белоснежных деревьев, населенном неизвестными животными; о холодных селениях на окраинах Риммергарда, где едва слышали имя Престера Джона и где грелись у костров свирепые бородатые мужчины, самые храбрые из которых боялись призрачных фигур в окружающей их воющей тьме. Он рассказывал о тайных золотых россыпях Эрнистира, о черных извилистых тоннелях, уходящих в самое сердце Грианспогских гор, и о самих эрнистирийцах, артистичных мечтательных язычниках, населивших поля, небеса и камни своими богами, — эрнистирийцы, знавшие ситхи лучше всех людей.