— Этому уже много часов, — ответил Бинабик, не поворачиваясь. Саймон увидел, как он наклонился над первым телом до которого добежал, потом выпрямился и не задерживаясь пошел дальше.
Задыхаясь от страха несмотря на очевидную справедливость слов маленького человека, Саймон, проходя мимо, посмотрел на то же тело. Это был человек в черной рясе, видимо монах. Лица его не было видно, он лежал ничком. Из шеи его торчала глубоко вонзившаяся стрела. Мухи изящно кружились над запекшейся кровью.
Пройдя несколько шагов, Саймон споткнулся и упал, ободрав ладони о каменную дорожку. Когда он понял, обо что он споткнулся, и увидел мух, ползающих по обращенным к небу глазам, его жестоко, мучительно вырвало.
Бинабик нашел его в тени орешника. Голова юноши безвольно поникла, после того как тролль, как нежная и умелая мать, вытер ему подбородок пучком травы.
Над аббатством повис острый запах разложения.
— Плохо все это. Очень плохо, — сказал Бинабик и коснулся плеча юноши, как бы убеждаясь, что он никуда не исчез. Потом он сел на корточки и сощурился на красные угли догорающего заката. — Я не могу найти никого живущих. Те все с определенностью монахи, в рясах аббатства, но есть и другие.
— Другие?.. — еле слышно отозвался Саймон.
— Люди, одетые, как путешественники… Может случаться, из Фростмарш, которые останавливались здесь на ночь. Но их тут неоднократно. Некоторые имеют бороды и очень похожи на риммеров. Это загадочность.
— Где Кантака? — слабо спросил Саймон. Он почему-то беспокоился о волчице, хотя, по всей вероятности, она меньше всех подвергалась опасности.
— Кантака везде. Бегает. Нюхает. Она испытывает большое возбуждение. — Саймон заметил, что Бинабик разделил свой посох и заткнул за пояс нож. — Я мыслю, — сказал тролль, когда Саймон наконец сел. — Что могло вызывать все это? Разбойники? Какая-то битва из-за религии — я слушал, что это бывает среди эйдонитов — или что? Очень довольно любопытно…
— Бинабик… — Саймон откашлялся и сплюнул. Ощущение, что он лизал сапоги свинаря. — Я испуган. — Где-то вдалеке лаяла Кантака, неожиданно высоким голосом.
— Испуган… — улыбка Бинабика теперь напоминала шнурок. — Испуганным ты и должен быть. — Лицо его было ясным и беззаботным, но в глубине глаз таилась какая-то приглушенная беззащитность. Это испугало Саймона больше, чем все, виденное им до сих пор. И еще кое-что — странная покорность, как будто он мог ждать чего-то в этом роде.
— Я мыслю, — начал Бинабик, и в этот момент лай Кантаки перешел в злобное рычание. — Она что-то нашла, — сказал он и с силой потянул за запястье потрясенного Саймона. — Или что-то находит ее… — Бинабик бросился на рык.
Саймон бежал за ним, пошатываясь, в голове его, словно летучие мыши, метались страх и желание немедленно убежать. Тролль приостановился на мгновение и сунул палец в духовую трубку. Саймон знал — и знание было тяжелым и отталкивающим — что эта стрела будет с темным концом. Они бежали через развалины аббатства и фруктовый сад, на тревожный лай Кантаки. Снежная буря из лепестков яблонь бушевала над ними; ветер поднял ее и погнал краем леса.
Пробежав по лесу не больше десяти шагов, они увидел Кантаку. Серая шерсть стояла дыбом, рычание было таким глубоким, что отзывалось где-то в глубине живота Саймона. Она поймала монаха и загнала его на верхушку тополя. Несчастный высоко поднял свое нательное древо, как бы призывая кару божью на возмутительную тварь. Несмотря на героизм этой позы, болезненная бледность его лица и дрожащие руки указывали на то, что вряд ли он ожидает помощи небес. Его вытаращенные глаза не отрываясь глядели на Кантаку. Он еще не видел прибежавших.
— Эйдонис Файелис экстуланин меи! — его толстые губы подрагивали, по розовой лысине прыгали тени листьев.
— Кантака! — крикнул Бинабик. — Соса! — Кантака все еще рычала, но все-таки насторожила уши. — Соса айа! — Тролль похлопал себя по бедру пустой трубкой. Удар отозвался эхом. Кантака рыкнула в последний раз и, опустив голову, затрусила к Бинабику. Монах уставился на Саймона и тролля, как будто они были не менее устрашающими, чем волк, покачнулся и опрокинулся на землю.
Потом он медленно сел, с обиженным лицом ребенка, который ушибся, но еще не понял, что хочет заплакать.
— Милостивый Узирис, — прошептал он, когда путешественники направились к нему. — Узирис милостивый, милостивый… — Его выпученные глаза стали совсем дикими. — Оставьте меня в покое, вы, языческие чудовища! — закричал он и попытался подняться на ноги. — Убийцы! Ублюдки! Языческие ублюдки! — ноги снова отказали служить ему, и он сел. — Тролль, тролль-убийца! — Монах несколько порозовевший, глубоко вдохнул и, кажется, наконец собрался заплакать.