На возвышении в дальнем конце огромной комнаты, в потоке света, лившегося из фигурного окна в сводчатом потолке, стоял трон из костей дракона, как странный алтарь среди сверкающих танцующих пылинок — холодный, безжизненный, окруженный статуями шести королей Хейхолта.
Кости кресла — каждая толще ноги Саймона — тускло блестели, подобно отшлифованному камню. За некоторыми исключениями они были вырезаны и составлены таким образом, что узнать, в какой именно части скелета гигантского огненного червя они некогда находились, было почти невозможно. Только спинка трона, укрывшаяся за королевскими бархатными подушками, — веер из дугообразных желтых ребер — поддавалась немедленному узнаванию, это да еще череп. Череп дракона Шуракаи, водруженный на спинку огромного сидения, выступал вперед настолько, что мог бы служить навесом, если бы нечто большее, чем тонкий луч солнечного света когда-либо проникал в тронный зал. Глазницы его напоминали разбитые черные окна, страшные зубы казались искривленными саблями. Череп дракона цвета старого пергамента был испещрен мельчайшими трещинками, но было что-то живое в нем — ужасающе, ослепительно живое.
Какое-то удивительное, священное чувство, находившееся за пределами понимания Саймона, охватывало его в этой комнате.
Трон из тяжелых пожелтевших костей, массивные каменные фигуры, охраняющие пустое кресло в покинутой комнате, — все, казалось, было наполнено несказанной силой. Все, находившиеся в комнате — судомой, статуи и чудовищный безглазый череп, — казалось, затаили дыхание.
Эти украденные мгновения приносили Саймону ощущение почти исступленного восторга. Ему казалось, что малахитовые короли только и ждали с черным надменным спокойствием, чтобы мальчик коснулся богохульственной рукой простого смертного сиденья Из драконьих костей, ждали… ждали… и если это случится, они оживут с ужасающим грохотом и треском! Он вздрогнул и легко шагнул вперед, всматриваясь в темные лица. Их имена были для него чем-то знакомым и родным, связанные вместе простыми строчками детского стишка, которому Рейчел — Рейчел? Может ли это быть? — научила мальчика, когда он был еще смеющимся несмышленышем четырех лет от роду.
Если его детство кажется ему таким далеким, подумал он вдруг, что должен чувствовать Престер Джон, проживший так много десятилетий? Встают ли перед ним призраки прошлого безжалостно ясно, как помнит Саймон все нанесенные ему обиды и оскорбления, или мягко и бестелесно, как предания минувших дней? Или все это уходит навсегда — твое детство, твои злейшие враги, твои друзья?
Как же это было в старой песенке? Шесть королей…
Вот они!
Итак, слева от трона стояли три риммергардских короля. Был ли Фингил тем, о ком рассказывал Моргенс, предводителем разрушительной армии? Тем, кто перебил ситхи? Значит, по правую руку от пожелтевших костей должны быть остальные…
Ха! Саймон смотрел на грустное усталое лицо и улыбался. Моя память лучше, чем многие думают, лучше, чем у большинства простаков! Конечно, теперь в Хейхолте правит уже седьмой король — старый Престер Джон. Интересно, вставит ли его кто-нибудь в песенку?
Шестая статуя, ближайшая к правой ручке трона, была самая любимая: единственный урожденный эркинландер, когда-либо сидевший на престоле Хейхолта.
Саймон подошел поближе, чтобы заглянуть в глубокие глаза святого Эльстана, прозванного Рыбаком, потому что он пришел из народа рыбаков Гленивента, мученика, убитого огненным драконом Шуракаи, которого смог уничтожить только Престер Джон.