— А вы предлагаете, — резко, краснея лицом и шеей, вмешался Валентин Голубов, — толкать колхоз в яму, но сохранить демократию? Мы, слава богу, не в первый раз нарушаем эту демократию. Почему ж сейчас для пользы дела не нарушить?!
Все заулыбались.
Голиков предложил:
— А что, если сделать простую вещь?.. Совершенно простую. Взять и сказать сейчас людям: «Товарищи! Вы избрали Подгорнов. Никто, разумеется, не будет вас принуждать отказываться. Но есть ведь и много других мест, кроме Подгорнова, свет-то на нем не сошелся. Давайте вынесем решение — искать еще. Дополнительно».
— Да это преступление! — крикнул заместитель начальника экспедиции. — Вы в куколки, товарищ Голиков, играете или секретарствуете в райкоме? Я буду жаловаться, я не позволю! — Он осекся и, стараясь быть выдержанным, поправляя свою каракулевую кепку, заговорил, словно извиняясь: — Проектирование участков, таких, как пустошь, обходится государству в сотни тысяч рублей. Считайте сами: геологи, гидрологи, бурение шурфов, пробы воды, архитекторы, геодезисты, проектировщики… А ваш колхоз взял и отказался от пустоши. Мы бы сейчас дали ее другим колхозам, да и щепетковцев считали бы уже устроенными с ихним Подгорновом. А если все отложится, если щепетковцы — как это делают ваши соседние районы — ткнут пальцем во второе, в третье место, то опять производить изыскания? Чтоб они снова отказались?!
Орлов отошел в дальний угол, уселся на приступок, положив ногу на ногу. «Расходы, о которых плачет заместитель начальника, — прикидывал он в мыслях, — дело естественное. Правительство на это и шло, отлично знало, что море стукнет по бюджету. А вот положение щепетковцев в Подгорнове действительно будет гиблым!..» Орлов тяжело покрутил головой, закурил папиросу. «Положение будет гиблое, — думал он, — но план есть план. Мы без того уж отличились с кормами… Дай Кореновскому послабление — и все остальные переселенцы начнут выбирать да перебирать. Из-за одного хутора десяток станиц не переедет в срок».
Конкин тем временем сжимал локоть Голикову, говорил, оборачиваясь к окружающим:
— Немедленно переголосовать! В Кореновском чуть не две тысячи человек! Если они покатятся под уклон — пострелять нас мало.
Орлов докурил папиросу, вернулся к намалеванному «замку», напомнил, что переселение из затопляемой зоны поручено исполкомам. Он здесь — председатель исполкома и не допустит никаких переголосований.
— Вот что, Борис Никитич, — сказал Голиков. — Раз уж вы это твердо, то пусть нас разбирают потом, а я внесу колхозникам предложение. На свою ответственность.
Вернувшийся с перерыва, осыпанный снегом народ недобро шумел. Сбиваясь группами, переговариваясь, люди рассаживались по скамьям, смотрели на сцену — кто с настороженностью, кто с враждебной подозрительностью. Однако когда Голиков объявил, что решение о Подгорнове твердо занесено в протокол и переезжать можно хоть завтра, но предлагается, оставив Подгорнов за собой, продолжать поиски, — все с охотой согласились. Это как бы оттягивало расставание с родной землей, позволяло думать: «А вдруг и вообще обойдется…» За второе предложение потянулись все руки. Поиски участка для хутора Кореновского начинались сначала.
На вечереющей улице мело. Поспешно и весело, уже не ковром, а белой шубой укрывало пустырь, далекие за пустырем хаты, изгороди. Небо было подвижным. Казалось, что кто-то натянул в вышине полупрозрачную рыбачью сеть, двигал ее из стороны в сторону. К тому же примораживало, и снег, нападавший на две четверти, уже не лепился, а позванивал под сапогами расходящихся из клуба людей. Жмурясь от летящей крупы, Щепеткова сказала Сергею:
— Не добраться вам машинами. Берите лошадей, а еще лучше — ночуйте. Охолонетесь от нашего собрания, повыспитесь.
Но Голиков оставаться не согласился. Он попросил пристроить на ночевку шоферов, и, пока закладывали лошадей, он, Орлов, заместитель начальника по проектированию наскоро поели на клубном крыльце принесенного от Щепетковых хлеба с салом. Рыжие, темные в сумерках жеребцы (зимой и летом — личный выезд Настасьи Семеновны, весной — производители колхозной конефермы, отцы всех жеребят колхоза) поднесли к крыльцу сани. В санях на ворохе сена лежали брезент, чтоб укрыться седокам, и огромная войлочная полость, остро пахнущая то ли брынзой, то ли старым конским потом и летом. Голиков и замначальника молчали. Орлов, умащиваясь на полости, натягивая, как шалаш, общий с попутчиками брезент, посулил: «Уж за сегодняшнее, Сергей Петрович, ответите».
Кучер Щепетковой, инвалид Петр Евсеевич, подпоясанный поверх шинели кушаком, цокнул губами, Провожающие крикнули: «Счастливо!» — и широкозадые стоялые жеребцы, играя от сытости, шарахаясь от снега, затанцевали по улице.