Глава седьмая
В общем, гости отъехали, а хозяева остались у клуба.
Люба Фрянскова стояла в новой юбке, в новых светлых туфлях, вбитых в галоши. После банной духоты помещения она дышала морозом, нижняя рубашка просыхала, отлепливалась на спине от лопаток, и тело начинало зябнуть. От голода тянуло под ложечкой, но идти домой к тетке Лизавете не хотелось. Не хотелось думать и о «задачах комсомола по освоению Волго-Дона». Комсомольский билет, лежащий, как ему и следует, в левом нагрудном кармане блузки, находился на груди лишь потому, что был механически туда положен и пристегнут пуговкой.
Правда, позавчерашний выезд Любы с Голубовым, ее удачный доклад на ферме как бы приобщили ее к Волгодонским свершениям. Но это было позавчера, а теперь опять стало ненужным все: и эти светлые дурацкие туфли, и эпонжевая обтягивающая юбка, украшенная на бедре крупными квадратными пуговицами, и особенно призывы секретаря комсомола — Милки Руженковой, разглагольствующей рядом в толпе девчат. По какому праву Милка поучает, когда на уме у нее никакие не гидростанции, а старый кобель Ивахненко? Этот Ивахненко, гладкий, довольный, покуривает в стороне с мужчинами. Милка стоит под электрической, летающей на ветру лампой, воспитывает комсомольцев, а сама ждет не дождется, чтоб они заодно со всеми прочими поскорей убрались. Люба знает: для виду не оборачиваясь, зашагает и Ивахненко, обогнет улицу с обратной стороны, и Милка, воровато озираясь, отомкнет для него клубные двери, бросится ему на шею — счастливая безмужняя жена. Люба тоже была теперь безмужней. Разведенкой… Делая равнодушное лицо, она наблюдала за хорошенькой Руженковой. Сама Люба — она в этом не заблуждалась — даже в лучшие свои времена не была хорошенькой. Была просто здоровой, крепкой девахой, теперь осунувшейся, поумневшей.
Не сладилось все: служебное, семейное. Весь хутор видел, как, уходя от мужа, толкала она двуколку со своим барахлишком. Шла, точно голая, как во сне, когда тянешь на себя одежду перед смеющимися людьми, а одежда расползается, уплывает из рук, и в пальцах уже пусто, нечем прикрыться…
Люба всматривалась в быстро говорящие губы Руженковой. Эти губы, вернее, розовые губки, всегда произносили лишь передовые, образцово правильные слова. «Погоди, — думала Люба, — бросит тебя Ивахненко — посмотрим, какая станешь!» Было отвратительно желать зла, но желалось; хотелось, чтоб рухнуло оно на головы всех этих правильных, довольных.
А гости удалялись от клуба. Свежий воздух втекал в широкие ноздри Бориса Никитича; снежинки, распушенные на морозе, кружились густо и, залетая в нос, в самую глубину, остро, весело кололи.
Орлов на всю силу вдыхал, покачивался в санях, скрипящих прочными деревянными связями; сено под боками подпружинивало, и от него текли разбуженные морозом запахи августовской травы.
«А жить-то хорошо! — подумал Борис Никитич и, как бывало в детстве, радостно ощутил это каждой частицей кожи, каждым ногтем. — Здорово!»
Из-под брезента, поднятого от поземки над его высокой полковничьей папахой, он глянул на поплывший в темноту клуб с электрической лампочкой, летающей на ветру, с людьми на крыльце и, решив мириться с Голиковым, эпически произнес:
— Вот эти, что на крыльце, товарищи не начнут завтра выселяться, а хотением вашей левой пятки снова примутся изыскивать землю с молочными реками, сахарными пляжами. Еще бы, когда вы так соблазнительно рекомендовали товарищам это занятие!..
Он сдавил плечи Сергея, кивнул на белую в сумерках быструю поземку, которая мела уже на уровне окошек в домах, а в степи, на открытом, задувала небось посерьезнее, и предложил:
— Давайте-ка вернемся! Выспимся на кроватях, к утру, может, и погода наладится, поедем нормально, своими машинами. А перед выездом соберем народ, вы доложите, что пошутили, что ваша драгоценная пятка передумала. Нет, ей-богу! Отмените свое предложение о новых поисках, и пусть народ любо-мило катит в Подгорнов.
— Да вы ж знаете, — не принимая благодушного тона, ответил Сергей, — что Подгорнов — гиблое место, дыра. И задачи наши знаете — вдесятеро улучшить жизнь этих людей.
— Скажем больше! — подхватил Орлов. — Переселенцы сейчас даже не просто люди! Они в глазах миллионов — избранники, для которых развернута стройка. От наших переселенцев, Сережа, страна ждет свершений, как от своих героев. Именно потому недопустимо, чтоб они обманули общественность, тотчас же не развернулись на новых полях.