Степан объяснял, что сегодня не требуется сиротить детвору. Не надо даже бросать дом. Лишь перевези его на правильное место, на пустошь; но все мы всей дивизией штатных, платных деятелей не смогли убедить хуторян. Тех самых, которые с восторгом слушались одного-единственного Щепеткова.
«Играешь комедию?» — хотела спросить Елена Марковна. Но лишь постучала по столу, чтоб под грудой материи отозвались ножницы, и изъяснилась мягче:
— Ты не диалектик, а чудак. Путаешь наше деловое время с гражданской войной, когда Щепеткову — командиру с саблей, с красной лентой на шапке — помогал сам тот воздух, сама революция.
Степана передергивало. Провались оно, это Лелино философствование! Революция… Революций было много, начиная от Кромвеля, от Парижской коммуны, и никто в прошлой истории не сумел удержаться. А мы держимся. Первые в мире держимся! Так отчего ж теперешнее — с земснарядами, с шагающими экскаваторами — зажигает людей меньше, чем революция?
Через минуту он сказал:
— Вообрази, Леля… Слышим с тобой: кто-то обивает ноги в сенях, открывается дверь, и входят Сталин и Карл Маркс. Лично. Спрашивают: «Как дела?» Я отвечаю, что хуже некуда, что хлебороб нам не верит. «Кто ж в этом виновен? — спрашивают вожди. — Хлебороб?»
Подчиняясь фантазии мужа, его расширившимся глазам, Елена Марковна тоже как бы видела вошедших вождей. Они стояли над койкой, на которой, не успев подняться сидел Степан, спрашивали: кто виновен?
— Я им отвечаю, — говорил Конкин жене, — что виновны мы, демобилизовавшиеся коммунисты, позволяющие чиновникам отравлять душу хлебороба. По уставу, товарищ Маркс, по этому самому, что утвердил Иосиф Виссарионович, высшая власть колхоза — общее собрание. И этим-то чиновники пользуются, жмут на собравшихся. То уломают пахать не так, а наперекосяк, то сократить коров, завести кроликов. Вожди темнеют лицом, спрашивают: как же я, замещающий здесь прославленного красногвардейца Щепеткова, допускаю это?!
Конкин поднялся, сунул ноги в обрезные валенки, превращенные в чувяки. Когда валенки были новыми, они рассчитывались на две портянки, и теперь ноги в одних носках входили в них легко.
В тишине турчал сверчок, для которого Елена Марковна, чтоб он не точил хорошие вещи, держала за печкой манжеты сношенного шерстяного платья. Днем и когда шумели, он молчал, а ночами принимался турчать: как всякий певец — щегол или чиж — выводить музыкальные колена…
Ветер на улице начался по-настоящему, свершил в погоде перелом, и Степану, как всегда после переломов, становилось легче, тело торжествовало. В гостях у Степана, были вожди, волновали его, волновали подчиненную ему Елену Марковну, и он излагал ей свое объяснение с высокими гостями:
— Товарищ Маркс, мы носим ваше имя. Мы марксисты. А под вашим, Иосиф Виссарионович, водительством шагаем в строю. Раненные, мы не падаем, потому что кричим: «Вперед, за Сталина!»; в госпитале слышим в наушниках гимн: «Нас вырастил Сталин на верность народу» — и выживаем, знаем, что эпохе нужны солдаты. Я солдат. Я давно рвусь открыть вам глаза на тех, кто губит в землеробе веру, да ваши адъютанты не пускают.
— Воображаешь, — не выдержала Леля, — что, пусти тебя, Степана Конкина, к Сталину, ты раз-два — и все устроил. Да что ты делаешь из меня козла и барана?.. Сталин привык к победам, а ты явишься и — здрасте! — давай радовать своими хуторянами!
Конкина бесила жена. Вождям не нужно замазывание. Да и чего страшиться черных фактов, если над ними, как лучезарное солнце над свалкой, торжествует идея! Надо сказать Марксу: «Здорово разработали вы закон исторической неизбежности. Как социализм ни тормози, сколько ни сыпь песок в подшипники — движется!» — «Так вы только и делаете, что швыряете песок в подшипники?..» — спросит тебя Маркс. «Нет, — отвечу я, — мы управляем машиной. А песок сыплют враги».
На жену Степан внимания уже не обращал. Он говорил с Марксом, который, при всей великости, не знал, каково придется его партийным потомкам. Он писал про загнивающий капитализм. А видел он, когда капитализм не загнивает, а уже действительно гниет, производит фашистов? Не видел. А Советский Союз фашистов видел. Фашисты ему вот тут!.. И ликвидацию засух на планете Советский Союз развернул!.. Так разве ж, товарищ Маркс, это — боевое сегодня! — не требует, чтоб ободрали с него всякую накипь? Допустимо разве, чтоб наши дела зажигали людей меньше, чем революция?
Степан злобно смотрел на жену:
— Гунишь мне, что в дни Матвея Щепеткова дано было агитировать, а теперь не дано. Вечно суешь палки в колеса.