Генерал остановился у экскаватора. Знаменитого. Берущего в ковш сразу четырнадцать кубометров грунта. Описанного армией журналистов. Шагающего. Сейчас он не шагал, стоял на плановой получасовой профилактике у основания недопереброшенной им земляной горы. На его двери белел лист: «До окончания переброски — 40 часов».
— Выполните за сорок?! — крикнул Адомян.
— Никак нет, товарищ генерал! — отрапортовал командир шагающего. — Выполним за тридцать!
Вокруг знатного шагающего и знатной его бригады работали бригады обычные. Вспугнутая голосами, из огромного экскаваторного ковша, лежащего челюстью на грунте, выскочила влюбленная парочка, видать, потревоженная в самый ответственный момент. Оба отряхивающие с себя влажную налипшую землю. Парень угнулся, потрусил к своим, а женщина, рослая и хотя потрепанная, но резко красивая, плавным движением оправила перекрученную юбку, вызывающе подмигнула генералу:
— Ничего, товарищ начальник! Весна!.. Щепка на щепку и то лезет.
Смеющийся Адомян переглянулся со смеющимся Голиковым, оба уличили друг друга в неположенных по их должностям мыслях. Адомян задержался у четырнадцатикубового этого тысячедвухсоттонного шагающего дредноута, а Сергей, все оглядываясь на красивую бабу, поеживаясь, подошел к экскаваторам обычным. У крайнего производилась звукозапись. Спортивного вида радиокорреспондент записывал быстро. От магнитофона шел проводок к эбонитовой раковине, которую он держал в руке, подставлял к губам говорящих.
— Есть еще передовики? — спросил он и посмотрел в список. — Порханов… Кто это?
— Я, — отозвался пожилой человек.
— Эх… О Порханове в печати было часто, — вздохнул корреспондент. — Ну да ладно. — Он начал передачу: — Стахановец экскаваторщик Порханов освоил три смежные специальности — бульдозериста, скрепериста, слесаря. Сейчас товарищ Порханов подходит к нам издали, — передавал он, хотя никто ниоткуда не подходил, все стояли кружком вокруг слабо гудящего ящика. — Вот он уже подошел, — сообщил корреспондент в раковину, сунул ее к губам Порханова, и тот, хотя явно уже привык к подобному, но все же особым, «культурным» голосом заговорил о процентах. — Над нами, — пояснил в раковину корреспондент, — красуется лозунг: «Помни, что график — закон. Родиной он утвержден!»
Сергей огляделся — никакого лозунга, а корреспондент пафосно продолжал:
— Лозунг выгибается под напором суховея, который словно бы злится, что Порханов и его товарищи несут степям воду. Суховей клубит пыль над экскаваторами, — вещал он в то самое время, когда ничто не шевелилось в сияющем ласковом воздухе, и Сергею стало противно от себя самого, обхаживающего Адомяна.
Он вернулся к Адомяну, без обиняков спросил, будет ли для переселенцев техника.
— Будет, — улыбаясь, ответил Адомян. — Вы люди застенчивые. Где завтракали, туда и обедать идете.
«Вали уж, вали!» — думал Сергей.
Генерал, довольный и слаженностью работ, и, наверно, шуточкой лихой смазливой бабы, действовал широко, предложил свой персональный катер, чтобы Сергей Петрович проехал над берегами, сориентировался, где ставить насосы.
Отчалил Сергей не один. Он захватил встреченного на улице фольклориста Роза, который бросился к нему, как старый знакомый, умолил взять.
Капитан стоял в стеклянной рубке, катер, полувзлетев носом, мчал, будто автомашина по шоссе, отбрасывая нарзанно кипящие борозды, качнул плавучую гидрометеостанцию, зацепленную за тяжелый якорь — оставшийся на двадцатиметровой глубине немецкий танк, — качнул, в мгновение оставил позади рыбацкие баркасы; и море раскрывалось все больше своей широтой, все разительней походило на огромную выпуклую линзу, упертую краями в горизонты, пахнущую весной, свежестью, ивовым прутом, рыбой. Роз, взволнованный окружающим, стоял с фетровой смятой шляпой в руке, с развевающимися волосами, говорил о записанных вчера народных песнях, пояснял, что прекрасная песня в отличие от женщины вечно молода, что влюблялись в нее сто лет назад, влюбляются в нее, в ту же самую, сегодня, будут влюбляться в нее же, в поэтическое чудо, и через тысячу лет; не знает она ни дряхлости, ни смерти!..
«Морская чаша», которая заполнялась поначалу в лютую стужу все намерзающим льдом, заливалась теперь водою. Вечно сухая степь уходила под водяную толщу вместе с норами, кротовинами, и поверху плыли захлебнувшиеся суслики, хомяки, кроты, змеи. Их прибивало к берегам, к плотине; стаи ворон, коршунов, орлов выхватывали добычу, пировали, отъедались.