— Вело областное управление, — кивнув на бумаги, пояснил он. — Обошлись без нас. Железно заделали.
— Орлов? — спросил Сергей.
— Орлов… Кстати, знаешь, его отзывают на другую работу…
— В область?
— Да нет, выше хватай. В Москву. Немедля едет.
Сергей листал бумаги, ясно представляя, как появится в столице энергичный Борис Никитич со своей вроде бы идущей от широкой колхозной земли правдой, прямотой, и чувствовал: надо кричать во все репродукторы, на всю Москву: «Товарищи! К вам направлен Орлов. Я виновен, что не одолел его, выпустил. Но вас много, вы — столица. Не верьте его словам, его похожести на большевика, распознайте его!»
Глава восемнадцатая
Вчера, в день смерти Конкина, сады цвели лишь в четверть силы. Теперь же, в ясное, сверкающее, как на пасху, утро, распустились разом. Каждый цветок, кипенно-белый, с округлыми, до отказа распахнутыми лепестками, открывал лучам липковатую сердцевину, источал запах.
Ароматы повисали над улицами Кореновского, заглушая в скотных базах аммиачные испарения, перекрывая на шоссе бензинный дух волго-донских машин. Несмотря на безветрие, ветки качались от гуда пчел, от их густого кружения. Фруктовый цвет затапливал дворы, недоразобранные дома, бугры, заборы; и казалось, что вздутое шапкой пенное молоко, надоенное во всех фермах со всех коров, опрокинуто на сады, сверкает, пронизанное синевой неба, оглушенное скворчиными трелями.
Но колхозники, выполняя план, строили жизнь за много километров отсюда.
Пустошь осваивалась. Скотоводческие помещения вздымали над равниной стропила; свежими прямоугольниками проступали фундаменты административных зданий.
Двинулся и частный сектор. Еще в первые после жеребьевки часы, еще с неизмятыми фантами рванулись сюда пионеры трех мастей. Сверхбоевые вроде Голубова, дисциплинированные вроде Черненковой, а с ними хитро-мудрые, такие, как Фрянчиха, смекнувшие, что, когда переезд пойдет валом, транспорта не допросишься, а спервоначалу инициатива дюже поощряется, заказывай себе хоть машину, хоть трактор. Действительно, пропустившие время ехали теперь лошадьми и быками.
Доволоченные бревна не сваливали с грохотом и треском, а бережно опускали в порядке номеров, наклепанных при разборке лезвием топора или выведенных суриком; тут же ставили ведра с выдернутыми из старых досок правлеными гвоздями. Затем катили по земле круглый каравай хлеба. Обычай старинный, глупый, но его исполняли, чтоб иметь перед женами основание распечатать поллитровку, когда покатившийся хлеб упадет, укажет правый угол фасада. Пускали, подлаживаясь, заранее спланировав, где какому углу быть…
Владельцам новых домов МТС выделяла специально смонтированные катки, чтоб эти крепкие дома со старого места на новое волочь целиком. Понаехавшие из редакций фотографы — бойкие, балагурящие ребята — уговаривали хозяек не убирать с подоконников герани, с улыбками выглядывать из окошек и, щелкая аппаратами, делали для журналов фотографии: «Казачки-переселенки едут с комфортом!..» Лавр Кузьмич — плотник, каменщик, столяр, кровельщик — был нарасхват. Собственный, сразу ж перевезенный флигель он как бы для рекламы украсил галереей, по-донскому — галдарейкой, вделав в нее фигурную раму в виде восходящего солнца, вмазав разноцветные стекла; у него под карнизом завелись воробцы, которые отроду не жили тут, на открытой равнине, а теперь, с человеком, появились.
Хотя новому поселку разлив не грозил, хуторяне по привычке закладывали низы-верхи, обводили курени извечными балконами на столбочках; другие ж, подражая Ростову, плановали городские строения с широкими, по-южному просторными окнами — «итальянками».
Многие кореновцы еще не рушили дедовских гнезд, перевозили лишь живность и сено; а чтоб скирдушки не разносило дурачьим горовым ветром, обтягивали их на месте рыбацкими сетями. Ругаясь, что иссушается ценная капроновая сеть, хозяин ставил на колок пригнанную корову, обеспокоенно мычащую, непривычную к месту; а через несколько часов для коровы уже был навес, окруженный беломясой древесной щепой; для индеек с индюшатами — какая-никакая огорожа, и птица долбила попавшие в огорожу дикие степовые цветы — тюльпаны.