Мишка Музыченко вылез из кабины и улыбнулся:
— Настасья Семеновна! А разве теперь нужно? Дело ж ясное, что дело темное.
— Простой машины, Михайло, — оборвала Настасья, — отнесем за твой счет. А вечером, как перевозишь солому, явишься ко мне в контору.
У крыльца протирал пенсне командированный, с которым Щепеткова познакомилась на свадьбе у Фрянсковых.
— Я хотел сообщить, — он кашлянул, — что закончил с библиотекой. Вам бы заключение подписать. Я понимаю, сейчас вам не до библиотеки…
— Отчего же не до библиотеки? — громко, с расчетом на окружающих, спросила Настасья, проходя в правление мимо женщин, дающих ей дорогу. — Одно другого не касается. Заходите, глянем, что там у вас с библиотекой.
Инженер Петров разложил на столе Конкина бланки, с которыми при описи хутора будет работать комиссия. Это были отпечатанные в типографии акты с чистыми, не заполненными еще графами, ведомости и нумерованные таблицы малых и больших форматов.
— Будем начинать, товарищ Голиков? — спросил Петров.
Работник комиссии Римма Сергиенко, девушка с тонкой шеей, с заложенными за большие уши волосами, молоденькая, как почти все только что окончившие техникум, сидела робко и тишком поглядывала в окно. По хуторской площади по снегу ходили гуси. Они были похожи на диких, потому что вытягивались на цыпочках к небу, махали размашистыми крыльями. У себя в Москве Римма не видела гусей на воле. Не видела и женщин с ведрами на коромыслах, а встречала все это лишь на картинках и фотографиях. Она не слушала Петрова, завороженно смотрела в окно. Через площадь шел по дороге трактор, волочил за собой на полозьях гору соломы, громадную, как двухэтажный дом, а навстречу двигалась подвода, запряженная быками. Быки были с широкими лбами, с белыми от инея мордами, из их ноздрей, точно из чайников, ударял пар. Возчик забежал быкам наперед, пытаясь своротить их, дать дорогу трактору, но быки не шли в глубокий снег, и здоровенный возчик со всего маху — раз, другой, третий — стал бить сапогом прямо в бычьи морды. Трактор спокойно ехал навстречу, спокойно — будто так и надо было бить животных! — глядел из кабины тракторист, а надо всем простиралось огромнейшее небо — бесконечное, равнодушное, совсем не такое, как в родной Москве. Чужой мир, в который привезли Римму и в котором она обязана теперь жить. Римме очень захотелось домой.
Под окном девчонка с голыми на морозе коленками и бородатый дед загоняли во двор выскочившего кабана. Кабан тряс широкими, как лопухи, багровыми ушами, обнюхивал и пихал рылом снег. Он был с такой страшной пастью, такой грузный, каких Рима не представляла иначе как в прочной вольере сельхозвыставки. Римма ни за что на свете ни на шаг не приблизилась бы к нему…
Она оглянулась, встретила смеющиеся глаза Конкина. Он наклонился и тихо сказал:
— Ничего, дочка, обойдется. Первый раз уехала от мамки?
— Первый.
— Молодец! Не надо бояться.
— Так я и не боюсь, я так просто.
— Вот и правильно, — легко согласился Конкин и пошел к двери на деликатный стук из коридора.
В дверях стояла Лидка Абалченко, уже принарядившаяся, в лиловом берете, закрепленном на одном ухе, с, голубым газовым шарфиком на шее. Она возбужденно, громко зашептала:
— Степан Степанович, народ не желает пускать на квартиры инженеров. Мол, чтоб и духу ихнего поганого не было.
— Ишь ты! — Конкин поднял брови. — А ну заходи, выкладывай.
Сергей Голиков с интересом смотрел на председателя сельсовета, который не пытался сгладить неловкость положения, тянул сюда эту деваху.
— Выкладывай, — повторил Конкин.
— Ой, Степан Степанович, — замялась Лидка, игриво поворачиваясь то к нему, то к инженеру и к Голикову. — Чего выкладывать? Ну, Фрянчиха, например, говорит: «Что ж я — переберуся до коровы, а им зал отдам, паразитам? Приснилися, говорит, мне эти квартиранты!»
— Вы, надеюсь, сообразили растолковать ей, что ей заплатят? — спросил инженер Петров.
— Да разве успеешь? Она ж и в хату не пустила! — Лидка обиженно поворачивала на всех свои круглые желтые глаза с намазанными черными ресницами. — Называется, культурная… прямо на улице разорялась: «Я, говорит, тебя так с порожков турну, что аж внизу хвостом накроесси».
— Хвостом? — переспросил Конкин. — Накроесси? — Он задумчиво покрутил головой и не выдержал, расхохотался: — Черт, а не Фрянчиха. Умеет же, проклятущая, сказать! Во, Любаша, свекруха у тебя! — подмигнул он секретарше и повернулся к Лидке: — Ты не сердись, Лида. Ты ж наш актив, умная девушка… Скажи лучше, что у Гуцковых и Руженковых?