Конкин переводил глаза с одного говорившего на другого и желтоватыми от курева, крупноклыкастыми, как у волка, зубами покусывал мундштучок. На Сергея магнетически действовал этот мундштучок. Был, он составлен из цветных прозрачных кружков плексигласа вперемежку с кружками алюминия, на который, видать, пошел в свое время черенок казенной армейской ложки.
«Фронтовая работа! Определенно фронтовая! — решил Сергей. — Интересно, сам Конкин вытачивал или товарищ мастеровая в окопе и подарил на добрую память?» Сергей замечал, как азартно делал все Конкин, даже курил. Не дотянув еще одной цигарки, сворачивал очередную, присмаливал от старой, затягиваясь так, что на конце, на толстой газетной бумаге, вспыхивал огонь. Сергею все больше нравился этот человек — злой на Петрова, неприятного и самому Сергею.
И Конкин, считая теперь секретаря райкома не только по его должности, но и на самом деле старшим, несколько раз во время совещания с признательностью взглядывал на него. Голикову льстили признательные взгляды этого худого, угловатого человека. Голиков, сам не замечая, вел себя круче, чем обычно, старался заслужить внимание Конкина, тем более что их точки зрения на характер описи совпадали. Итог совещанию Сергей подбил фразой:
— Значит, зарубим у себя на носу: мы здесь не только инженеры. Мы и политики.
Перед вечером, когда Люба повела приезжих по квартирам, Конкин вышел проводить Голикова до гаража, где оставили райкомовскую машину. Гость старательно шел между сугробами, по узкой траншейке. Он был в туфлях и мелких галошах, и Конкин, чтоб он не набрал снега, придерживал его под локоть, идя чуть сзади и залезая в сугробы. Высоко по небу, все в одну сторону, на оранжевый закат, проносились вороны, должно быть к лютому морозу.
Хутор спускался к займищу, залитый коренастыми, густыми даже зимой садами. Они затопляли бугры, на которых четко и живописно, точно швейцарское селение на картине, раскинулся хутор. Сады были всюду. Деревья сбегали по уступам и откосам вниз, сливались далеко внизу, в займище, с сухостоями-камышами. Над каждым забором, сложенным из камня-ракушечника, поднимались ветви. Сизые, с мутноватой вощеной прозеленью — яблонь и груш, коричневые — жердел и абрикосов, ярко-красные, гибкие и тонкие, как ивовый прутняк, ветки вишен. Из дворов доносились голоса, блеяние овечек, выкрик гуся, резкий на морозе.
Голиков оскользался, и рука Конкина, что проталкивала его между сугробами, только мешала. Навстречу попадались женщины, идущие от колодца с обледенелыми ведрами. Давая дорогу, они перед самым лицом Сергея отворачивали на сторону коромысла, и в их ведрах, чтоб не расплескивалась вода, плавали струганые деревянные крестовинки. Женщины уважительно здоровались с Конкиным, враждебно обмеряли глазами Сергея.
— Замечаете настроение? — спросил Конкин. — Приехали б вы прочитать лекцию про любовь-дружбу или даже о госзайме — бабочки б ласковей на вас смотрели.
— Конечно, — согласился Сергей, — тяжело расставаться с таким местом, как ваше. Вы небось сами жалеете?
— Да ну! — Конкин хлопком ладони вышиб из мундштука дымящийся окурок. — Вы думаете, я об этих садах жалею, о такой ерунде? Да наоборот, хочу поскорей на их месте голую степь видеть, сдать ее под море. Мне лично сады эти — хоть огнеметом. Другие повырастут! Ведь, чувствуете, планету начинаем перестраивать!
Сергей остановился, внимательно поглядел, приподняв пальцем козырек кепки.
— Чего удивляетесь? — озлился Конкин. — Что я про планету?! А вы ответьте: мы Ростовскую, нашу с вами конкретную, область начали перестраивать? Пусть небольшое еще море, но создаем! И у соседей, в Сталинграде, наметили создать, и в Куйбышеве! Мы, конечно, не знаем, когда начнется перестройка всех степей по Советскому Союзу, по Китаю, по Индии. Может, через тридцать лет, через сорок даже. Наверняка и в том, что уже строится, пооткапываем тыщу ошибок. Да пусть хоть десять тысяч, но главное — почин есть! Наступление объявлено! А дальше, через эти сорок лет, смотри, Соединенные Штаты подключатся, Австралия. Ведь капитализм-то невозможен до бесконечности.
Сергей отчего-то заволновался, тиснул Конкина за талию:
— Слушайте, вы не под Нагульнова работаете?
— Нет, под Маркса, — ответил Конкин.
Он смотрел в зрачки Голикова, объяснял:
— Кто, кроме партии, поднял бы все это? Не оправились с войны, знаем, что нам еще худшее готовят — атомную. И строим! На счастье людям, уже вперед на ихнюю жизнь в коммунизме. А такая слизня собачья, как ваш Петров, заявится и начнет гундосить: «Согласно постановлению от такого-то и растакого-то числа описываем вас, нижеследующих»… Это домохозяйке, скажем, Фрянчихе для которой бы, как в стихах, излагать про всю высоту!