Снег под ногами Конкина похрустывал звучно и ровно, точно кто-то умелой, сердитой рукой резал капусту. Без всякого логического перехода Конкин сказал:
— Не обижайтесь. Я потому ведь, что в вас, кроме глупостей, уйма людского. Это секретарю прежде всего надо. — И еще мягче: — Бросьте злиться.
И через несколько шагов совсем товарищески:
— Конечно, если действительно не выдержите, тогда что ж… Но ведь и вы про коммунизм говорили. Как же целый район, двадцать одну тысячу народа, в такой момент намереваетесь бросить? Или вы по пословице: сбрехнул и отдохнул?
Сергей давно высвободил локоть из руки Конкина, шагал далеко впереди… Почему он должен выслушивать грубости этого человека? «А Орлова, — спросил он себя, — Выслушивал бы?» И вынужден был ответить: «Не «бы», а уже много раз выслушивал. Так что же, выходит, прав Конкин? Не по рангу сельсоветчику раскладывать Голикова?..»
За поворотом улицы лежала акация, сбитая, должно быть, проезжавшим пьяным бульдозеристом. Комель вывернуло с песком, с красно-охристой глиной; дерево перегородило проезжую дорогу.
— Пацаны-ы! — закричал Конкин играющим в конце улицы ребятишкам.
Они примчались, рассчитывая явно не на работу.
— Чего, дядя Конкин? Дядя Степан Степанович, кино будет сегодня? Нас пустят?
— Будет. А пустить не пустят. — Конкин засмеялся, надвинул передним шапки на носы. — Хватайтесь за акацию, пихнем с дороги. Федор, чего стоишь?
— Была охота, — процедил коренастый чубатый Федор, задвинув руки в карманы.
— Ух ты… — изумился Конкин и под общий хохот стукнул по шее мальца вроде в шутку, но на самом деле крепко. — Берись!
Мальчишки и председатель Совета облепили ствол. Сергей тоже взялся (глупо же стоять в стороне), и под запев Конкина: «Ра-азом!» — акация пошла к краю дороги, вспахивая ветками снег.
— Точка, — остановил Конкин ребят. — Теперь дуй отсюда, у нас разговор с товарищем.
Он глядел вслед ребятам, шумно дышал.
— Поймет Фрянчиха про планету! — с убеждением сказал он. — Безусловно, трудно ей расставаться с хатой. Да и с садом. Да и с двором… Кровное. Оно же от пупка.
«Ишь, — подумал Сергей, — от пупка!.. Развел собственное поместье и подбивает психологию». Не без ехидства спросил:
— Какое хозяйство у вас лично?
— Козу держу. С медицинской целью.
— То есть-как?
— Для молока. Туберкулез у меня, ну его к…
Конкин жестко выругался, опять стал скручивать папиросу, зажимая мундштук тонкими, бледными даже на морозе, даже после физической работы губами.
— Курить бы бросили, — с неловким мужским участием посоветовал Сергей.
— Не выходит. И так все оставил. На свадьбу пригласят — не иду. Ружьишко забросил. Гимнастику даже! Я ведь, — он подмигнул и ухарски выставил грудь, — первые места в крае держал по турнику. У нас Северо-Кавказский край тогда был, так мы, Лензавод, забирали в Ростове все кубки.
— Вы пролетариат, значит?.. А в деревню как?
— Из Ростова. Верней, с КВЖД. Мы в цеху, четверо нас дружков было, перешли с комсомола в кандидаты и в подтверждение «комсознательности» — на фронт. Вы-то не помните, в двадцать девятом конфликт был на Востоке. Оттуда уже на парткурсы — и в степь. Кулундинская, Голодная, Сальская.
— И все время в степи?
— А как же? Правда, отрывался на Хасан. И на Халхин-Гол. Да и на финскую. Ну и Великая Отечественная, конечно.
— А сюда, на Дон, как?
— По здоровью. Сельсовет маленький, легкий. Было уж охреновело, а сейчас мы — передний край. Правда, наркомовских ста грамм не дают, мимо, — ухмыльнулся Конкин, — а так все чин по чину. Вот-вот «воздух» объявят, начнут бомбить с Волго-Дона — держись!
Он поглядел вверх, будто летят самолеты, и опять царапнул Сергея:
— Так что вы уж не дезертируйте. Совестно приличному человеку бросать товарищей.
Глава седьмая
Комиссия совместно с сельсоветом и представителем от колхоза — Марией Зеленской разбила хутор по числу инвентаризаторов на четыре участка. Сделали это на карте параллельными линиями, прочерченными поперек главной улицы. Триста семьдесят семь дворов хутора и все артельные сооружения было решено описать за два месяца плюс десять дней на оформление документов и составление отчета.
В первое утро описи техник Римма Сергиенко вышла на закрепленный за ней участок, зажимая под мышкой новехонькую, выданную ей папку. Для инструктажа с Риммой пошел инженер Петров. Начали с углового дома Фрянсковых. На стук Петрова в калитку разъяренно залаяла привязанная у гусятника овчарка, но никто из дома не выходил. Петров стучал долго; овчарка крутилась на привязи вокруг себя, хватала и грызла чурбак, лежащий у гусятника. Наконец в дверях дома показалась Фрянчиха, видимо все это время выжидавшая в сенцах.