Он встречает ее прямо у входной двери.
— Прошу прощения, — говорит он, — я сегодня не в духе. Устал.
— Слишком много фильмов ужасов посмотрели?
— Да. Наверное. Я плохо спал. Может, пройдете? Я сейчас.
Она не верит глазам. На стене висит ее фотография, пришпиленная кнопкой, между напольными часами и японским иероглифом, но выше, примерно на уровне его глаз, когда он стоит. Та самая фотография, что она ему присылала!
Он усаживается.
— Не хотите раздеться?
— В данный момент, пожалуй, нет. — Она удивляется, что нашлась что ответить, хоть и запнулась.
Он смотрит на нее, она — на свою фотографию на стене напротив.
— На чем мы остановились?
Она пожимает плечами.
— Сейчас послушаем.
Она включает диктофон: Почему вы живете на природе? — Я живу в помещении...
Вместе они прослушивают все их беседы за прошедшие два дня. Он скрещивает руки на груди и смотрит в пол. Она делает вид, что усердно что-то записывает, хотя на самом деле неумело рисует схематичную фигурку девочки. Краем глаза она пытается за ним наблюдать.
Я хотела с вами познакомиться. Уже давно.
Вы меня утомляете. Но я еще с вами не закончил. Приходите завтра.
Она выключает и убирает диктофон.
— Вчера, когда вы ушли, я вдруг понял, что вы мне кое-кого напоминаете.
— Правильно. Мою маму.
— Я знаю вашу маму?
— Вы ее не помните.
— Может, и помню.
— Вы с ней пару раз переспали, не более того. Потом вы ее не узнавали.
— Когда это было?
— В семидесятых.
— М-да. Давно. Уж не намерены ли вы прикинуться моей дочерью?
«Прикинуться», — пишет она каракулями рядом с фигуркой девочки. Смотрит на написанное.
— Пожалуй, мне пора. — Она встает. — Материала я собрала достаточно, этого должно хватить. Я вам пришлю интервью на проверку.
— О Господи, сядьте на место, я вас умоляю! Мое тело неумолимо гибнет, и ладно бы постепенно, незаметно, — так нет же, каждый день я маленькими, но уверенными и ощутимыми шагами приближаюсь к могиле, я ее так и вижу. Это ужасно. Отнеситесь же с пониманием к тому, что я не все помню.
— Да ладно вам. Мою мать вы не узнавали, когда мне пять лет было. Мужчины всегда живут в настоящем — так она у меня говорит. До свидания.
— Но Аннегрет рассчитывала, что вы останетесь отобедать. И еще: если позволите, я хотел бы кое-что добавить под запись. Хайку и хоррор! — произносит он, будто резюмируя все произошедшее.
— Может, сделаю такой заголовок. Спасибо. А может, и нет.
— Давайте поговорим об этом за обедом. — Он смотрит ей в глаза. — К тому же я хочу вам еще кое-что рассказать. Прошу вас.
— Вкусно?
— Да, только аппетита нет.
— Ко мне ведь, знаете ли, давно уже никто не приходит. Вчера, когда вы уехали, я посмотрел на вашу фотографию, и мне так захотелось, чтобы вы вернулись, погасили свет, бросились на меня и повалили меня на диван. Или на письменный стол. В кладовой. Или в подвале. Кругом темно, и только ваше обнаженное тело было видно в свете фонарика, который я держал в руке и направлял на вас. Вы же моего тела не видели, и оно заработало, как машина после ремонта. А вы были механиком. Теперь мне так трудно расстаться с этими видениями. Все ведь всегда упирается в наше тело, разве нет? — Он ударяет себя в грудь. — Мы пишем и пишем, чтобы одолеть его, а в итоге все равно проигрываем. Когда я написал свой первый роман, а он целиком посвящен моему чуждому подростковому телу, я повернулся лицом к миру, к другим, я вознесся над плотью, по крайней мере, до некоторой степени, какое было счастливое время! Теперь же я вернулся в себя, в чуждое мне хиреющее тело. Такова жизнь. Судьба всего земного.
— Вы говорите только о себе.
— Да, это ужасно. Я же совсем иначе хотел сказать. Можно еще раз?
— Последний шанс.
— В зеркале моем
Я — и ты ко мне близко
Некуда ближе.
— Спасибо, что накормили.
— Спасибо, что пришли.
ЕЕ ОБУВЬ
(Перевод Е. Ошариной)
Под впечатлением от зарисовки
Роберта Вальзера «Официантка»
Чему я научилась, так это улыбаться. Когда я спрашиваю себя, что мне принес прошедший год, что нового, поднялась ли я по лестнице жизни, я отвечаю одной фразой: я научилась улыбаться. Обычно итоги подводят в день рождения или под Новый год — только в эти дни мы достаточно снисходительны к себе, — но если я сегодня, прямо посреди года, в ничем не примечательный для меня день, не связанный ни с какими памятными событиями, встану перед зеркалом, загляну себе в глаза и вспомню весь прошедший год, то скажу себе в лицо: я научилась улыбаться. Я улыбаюсь, и это уже доказывает, что я продвигаюсь по лестнице жизни. Конечно. Кто бы мог подумать, всего год назад подумать о том, что я через каких-то сто дней этому научусь. Вот какая лестница, удивительная, непостижимая, красивая лестница жизни.