m. Триптолему она дала посевное зерно, деревянную соху и колесницу, запряженную змеями, и послала его учить людей во всем мире искусству земледелия. Но прежде она преподала ему несколько уроков на Рарийской равнине, и поэтому некоторые его называют сыном царя Papa. Фиталу, который оказал ей гостеприимство на берегах Кефисса, она дала фиговое дерево, которого до этого никто в Аттике не видел, и научила его, как обращаться с ним.
13
При других обстоятельствах я начертил бы таблицу. Первая богиня – вторая богиня. Вышло бы наукообразно. Не на этот раз – слишком больно.
Ограничусь следующим.
Примордиальные – из прежнего, доолимпийского мира. Добродушные. Влюбчивые. Теряющие голову. Любвеобильные. Иногда мстительные. Скептически относящиеся к институту брака. Приносящие несчастье тем, кого любят. По-царски одаривающие своих любимцев. Запрещающие деревьям плодоносить, травам расти. Создающие новые культуры. Как ни удивительно, приживалки. Благодарные тем, кто их приютил – но подчас ссорящиеся с ними. Обе начисто утратили легкость характера после того, как у них отняли детей. Их дети вкусили пищу мертвых и оттого – оба! – попали в подземный мир еще раз! Ну, и – «О, как жадно ты пьешь!»
И еще.
«Но прежде чем покинуть Элевсин, она обучила Триптолема, Эвмолпа и Келея, а также царя Фер Диокла, который все это время неутомимо искал Кору, тайнам своего культа и мистерий».
Сравним:
А если когда-нибудь в этой стране
Воздвигнуть задумают памятник мне,
Согласье на это даю торжество,
Но только с условьем – не ставить его
Ни около моря, где я родилась:
Последняя с морем разорвана связь,
Ни в царском саду у заветного пня,
Где тень безутешная ищет меня,
А здесь, где стояла я триста часов
И где для меня не открыли засов.
Это уже дословно… Деметра ясно указала, где должны стоять ее храмы...
14
В христианском пространстве, лишь перелицевавшем изысканное позднее язычество, роль и место Ахматовой еще яснее. Даже вовсе прозрачны.
[Добавлю в квадратных скобках: классики в свое время дельно учили, что все дело в пчелах… Как тонко подметил К.Ф. Тарановский, чаще мертвых, чем живых. Чаще неправильных (дающих неправильный мед?), чем правильных. И еще: все фигня, кроме пчел, и пчелы тоже фигня. Точнее всего, видимо, так: «В начале была пчела».]
Судите сами.
Н.С.Г. писал перед самой гибелью (1921) недвусмысленно:
В оный день, когда над миром новым
Бог склонял лицо своё, тогда
Солнце останавливали словом,
Словом разрушали города.
И орёл не взмахивал крылами,
Звёзды жались в ужасе к луне,
Если, точно розовое пламя,
Слово проплывало в вышине.
А для низкой жизни были числа,
Как домашний, подъяремный скот,
Потому что все оттенки смысла
Умное число передаёт.
Патриарх седой, себе под руку
Покоривший и добро, и зло,
Не решаясь обратиться к звуку,
Тростью на песке чертил число.
Но забыли мы, что осияно
Только слово средь земных тревог,
И в Евангелии от Иоанна
Сказано, что Слово это – Бог.
Мы ему поставили пределом
Скудные пределы естества,
И, как пчёлы в улье опустелом,
Дурно пахнут мёртвые слова.
Как мы видим, к евангельскому откровению удивительным образом приблудились сакральные насекомые! Налицо наивное сочленение трех разноприродных нуминозных элементов: христианского откровения (логоса), культа поэтического слова и, разумеется, пчелиного культа. С чего бы это?
Такого рода примеров сколько угодно. Мандельштам годом раньше (1920) писал [про пчел и остальных] очень похоже – неспроста заменив Прозерпину Персефоной…
Возьми на радость из моих ладоней
Немного солнца и немного меда,
Как нам велели пчелы Персефоны.
Не отвязать неприкрепленной лодки,
Не услыхать в меха обутой тени,
Не превозмочь в дремучей жизни страха.
Нам остаются только поцелуи,
Мохнатые, как маленькие пчелы,
Что умирают, вылетев из улья.
Они шуршат в прозрачных дебрях ночи,
Их родина – дремучий лес Тайгета,
Их пища – время, медуница, мята.
Возьми ж на радость дикий мой подарок,
Невзрачное сухое ожерелье
Из мертвых пчел, мед превративших в солнце.
Дважды мертвый улей, лодка Харона, да и пчелы неживые. Неспроста, ибо пчелы Персефоны – это (буквально) пчелы смерти.