После некоторого перерыва снова возобновились допросы и стали почти ежедневными, иногда вызывали по два-три раза за ночь. Один допрос был особенно злобным. Примерно в час ночи меня взяли уже в третий раз. Не успела я войти и сесть, как следователь заорал: «Рассказывай, как работала в Сибири и почему чехи освободили тебя из тюрьмы?»
Уже в который раз рассказываю о подполье у белочехов, о погибших товарищах, о нашей очень трудной работе в Иркутске. Недослушав, следователь снова закричал: «Говоришь, честно? А нам все известно! Зачем с контрреволюционером Зеленским ездила в машине, где и когда он тебя завербовал?»
Я говорю, что действительно один раз ездила на машине с тогдашним секретарем Московского комитета партии и членом ЦК Зеленским. И снова он, недослушав: «Говори, какие у тебя были отношения с Хрущевым?» Я возмутилась: «Вы не смеете оскорблять Хрущева, он член Политбюро и честный партиец. Вот знал бы он правду о ваших издевательствах…» — «Хватит рассказывать сказки! Здесь дураков нет! Тут тебе не МК и не ЦК!» Тогда я не выдержала: «Мальчишка, сопляк! Да как ты смеешь партию оскорблять!»
Он тоже что-то кричал, в это время открылась дверь, в комнату вошло несколько человек, и один, видимо старший, спросил: «Что тут происходит?» Я ответила: «Этот мальчишка, сопляк, смеет оскорблять партию. Он только что мне сказал — тут тебе не МК и не ЦК, здесь дураков нет, это там уши развешивают. Ваш следователь — контрреволюционер».
Начальник что-то сказал следователю, тот быстро ответил: «Я не говорил ЦК».
Вызвали конвой, и меня увели в камеру. Что было дальше там, я, конечно, не знаю. На два дня меня оставили в покое, и я отдохнула. Когда на третий день вызвали, там был уже другой следователь. Человек, по первому впечатлению, вроде спокойный, и я попросила сказать, что с моими детьми, где они. «А вам очень хочется узнать это? — спросил следователь. — Подпишите хоть одно обвинение, и я вот по этому телефону соединю вас с вашими детьми».
Как всегда, я ответила, что подписывать подлости и клевету не буду, чего бы это мне ни стоило. Зашел заведующий каким-то следственным отделом и спросил у следователя: «До каких пор эта героиня будет врать и изворачиваться, сволочь такая?» Я не выдержала и сказала: «Сам сволочь».
Меня немедленно вывели и затолкнули в карцер.
Там можно было только стоять. Из карцера я вдруг ясно услышала будто голос моей Наташи, вроде как она говорила: «Отпустите маму, мы с ней уедем в деревню. Мамочка, родная, скажи ты им, что им нужно, и мы будем вместе». Сначала я поверила, что это Наташа, но затем какое-то материнское чувство подсказало, что это не она, что меня провоцируют.
Потом следователь сказал, что мои дети якобы не хотят со мной разговаривать, потому что я не сознаюсь. Но я продолжала верить в Наташу и остальных детей. Но как мучительно было не знать, что с ними, как они живут. Это нестерпимая пытка для каждой матери. Тяжелым физическим пыткам меня не подвергали, хотя я этого ожидала и внутренне к этому готовилась.
Еще на Лубянке два дня в нашей камере пробыла женщина, обвиненная в шпионаже. Я сначала отнеслась к ней с подозрением, почему-то подумала, что подсадили нам «утку», доносчицу. Как потом выяснилось, она то же подумала про меня и не хотела разговаривать. Но один раз, когда я вернулась в очень тяжелом состоянии с допроса, молчунья помогла мне, и мы разговорились. Она рассказал, что ей довелось сидеть в одной камере с Варварой Николаевной Яковлевой, членом партии с 1904 года, замечательной революционеркой, энергичным и исключительно волевым человеком. Секретарь Московского областного бюро ЦК партии, она в октябре 1917 года была членом Партийного центра. Во время борьбы с колчаковщиной и за освобождение Сибири от белых и интервентов Варвара Николаевна руководила Сибирским бюро ЦК РКП (б). Председателем Сибревкома был тогда Иван Никитич Смирнов, и вот неожиданно я услышала их имена от Эрны — так звали мою собеседницу (фамилию, к сожалению, я уже забыла). Она рассказала, что Варвару Николаевну допрашивали ежедневно, вернее, каждую ночь и с допросов ее приводили в очень тяжелом состоянии. Руки у нее были забинтованы, и через бинты сочилась кровь. Ей загоняли металлические иголки под ногти. Так палачам удалось сломить ее и заставить выступить свидетелем на процессе Н. И. Бухарина, А. И. Рыкова и других, участвовать в этом подлом спектакле, произведшем ужасное впечатление на весь мир, а нас склонившем еще больше поверить в Сталина. Для меня, хорошо знавшей Варвару Николаевну, это было особенно ужасно, в голове не укладывалось все, что она говорила на процессе. Ничего не зная о пытках, я, читая газеты, и верила и не верила ее словам о подготовке уничтожения «левыми коммунистами» в 1918 году Ленина, Сталина и Свердлова. И вот в камере я узнала истинную подоплеку этих «показаний».