И он гуляет, бормоча.
О, сколь прекрасна эта пара
Таящихся в себе вещей,
Имеют кои форму шара
И грозный ореол лучей!
Кукла
Я на неё смотрю почти в упор,
Почти без вожделенья, не надеясь.
Не улыбнётся, не потупит взор,
И в этой-то бесчувственности – прелесть.
Казалось бы, к чему себя дразнить,
Когда нельзя не видеть в результате
Ничто? Увы, какую бы я прыть
Ни проявил – всё будет вряд ли кстати.
Да и хочу ли я сломать цветок?
Не в том беда, что на душе прохлада -
И в прошлом бы я взять её не смог -
Она растенье из чужого сада.
В лице её – не то чтоб красота -
Нос выдаётся, подбородок мелок.
Но, созерцая приоткрытость рта,
Не замечаешь этих недоделок.
Он всё время чем-то занята,
Всегда сосредоточена – в еде ли,
В беседе ли, в раскрытьи ли зонта -
Как будто достигает важной цели.
Дорогой к морю, обходя народ,
Она ступает ладно и нескоро;
Она себя так бережно несёт,
Как будто это тело из фарфора.
И вот, из раздевалки, на показ
Является. И нет сомнений даже,
Что к этим самым трусикам сейчас
Прикованы все помыслы на пляже.
О хрупкость! Эту страшно и обнять.
Такую – раздавить легко наверно.
Тебе шестнадцать или двадцать пять? -
Не разобрать. Ты слишком эфемерна.
Светловолосость и прозрачность глаз,
Конфеточная яркость – очень мило.
Мы понимаем: Это не для нас.
Но есть ли тот, кого бы ты любила?
Ты кукла. И конечно же внутри
Лишь механизм, исполненный искусно
Создателем. Но, что ни говори,
Ты не моя – и оттого мне грустно.
Русь
То татаре идут, то поляки.
Мы сидим, замерзая, в лесу.
Старый труп откопали собаки,
Но досталось не всякому псу.
Как бы нас нынче ночью не съели.
На исходе короткого дня
Мы ложимся на снег без постели,
Чтоб вздремнуть хоть чуть-чуть у огня.
Счастье – сном позабыться опасным,
Как от пытки, сбежав от ума.
Но становится белое красным,
А за красным – кромешная тьма.
Мы встаём, ощущая тревогу
Как спасенье в желудке пустом,
И тепло валит нам на подмогу,
Воплотясь в снегопаде густом.
Жизнь страшна, но назло прочим тварям
Мы крепчаем в упорстве своём.
Чагу сварим, собаку зажарим -
Как-нибудь до весны проживём.
***
Душа моя полна нездешним звоном
И золотой небесной синевой.
Я призван жить не буквой и законом,
А красотой и радостью живой.
Когда снега смиряют краски лета
И всякий корень прекращает рост,
Душа моя надеждою согрета
И дивным светом разноцветных звёзд.
Ни тьма, ни холод – вере не помеха,
А вера – слаще, чем медовый сот.
Душа моя отзывчива как эхо,
Её чуть тронешь – и она поёт.
Противостояние
На дороге, заросшей малиной,
Я прождал целый день без труда,
И плыла по тропе муравьиной
Золотая земли чехарда.
Ты являлась почти неоткуда,
Из шуршащего ветра ветвей,
Из какого-то русского чуда,
Из-за ели, что дуба левей.
Мы стояли, смотря друг на друга,
И глаза отражали глаза,
И, как солнечный мячик испуга,
Свет летал то вперёд, то назад.
Стаей прыгали резвые блики
Сквозь решётку дрожащих теней.
Темнота проступала на лике,
Но кругом становилось светлей.
Осыпались осины словами,
Ствол к стволу – струнным делался строй.
Может, стали мы там деревами,
Мясо – лубом, а кожа – корой?
Вдруг печаль не имеет значенья?
Нет ни боли в любви, ни тоски?
Только вечная жажда растенья
Вверх из праха просунуть ростки?
Памяти Пушкина
Гости съезжались на дачу,
В небе царила луна.
Вдруг оказалось, я плачу,
Вдруг заболела спина.
Вдруг уронили портьеры,
Вдруг загорелся партер.
Вдруг из неведомой terrы
Выплыл с посланьем курьер.
Вот он письмо Вам вручает.
Вот Вы прочли до конца.
Слёзы горячие в чае
Тонут, стекая с лица.
О, как же мне неудобно!
Как же приятно мне вдруг!
Чую я долею лобной
Рока трагический стук.
Безголовый продавец
В 1939-ом году,
Проходя по ничем не примечательной улице
Одного из европейских городов,
Я наблюдал явление
Человека без головы.
Он тихо вышел из-за палатки,
В которой продавались фрукты,
И стал поправлять товар,
Вероятно, на ощупь.
Хоть и без головы, он был на го'лову выше меня,