Я молчал, хотя мне очень хотелось взглянуть на девушку, которую любил этот внешне нескладный парень. Сам я в глубине души мечтал о том, что когда-нибудь и меня полюбит красивая умная девушка. Но мне не везло.
— Ну, давай показывай, — торопил Северцев.
Артамонов достал из кармана комсомольский билет, раскрыл его и бережным движением вынул небольшую фотографию, на которой я сразу же разглядел миловидное лицо и кудри, замысловато завитые провинциальным парикмахером. Так как никто из присутствующих сейчас не проявил к ней интереса, я понял, что Артамонов не одному мне оказывал подобное доверие.
— Да, — проговорил я, невольно лукавя, — такую любить можно!..
Все засмеялись.
— Вот видите! — весело воскликнул Артамонов, отбирая у меня карточку и вновь пряча ее в комсомольский билет. — Раз командир одобрил, теперь обязательно женюсь!
Богатенков ударил по струнам балалайки.
— Бери меня в сваты!
— А кто она? — спросил я. — Кем работает?
— Зоотехником. Курсы кончила.
— Ну, а в Арктику она поедет?
Артамонов удивленно взглянул на меня.
— Она со мной куда угодно поедет!.. Любит крепко.
Он сказал это с таким чувством, с такой душевной открытостью, что никто не улыбнулся. Только Меншуткин спросил:
— Отцу-то что напишешь?
— Не поеду я к нему! — твердо сказал Артамонов, слез с койки и молча стал затягивать пояс. — Пора заступать на дежурство, — проговорил он, надел фуражку и ушел, громко скрипя по гравию коваными сапогами.
Северцев и Богатенков что-то крикнули ему в ответ, но уже было поздно.
После отбоя я долго еще ворочался на своем топчане, прислушиваясь к размеренной дроби дождя по брезенту, и вновь и вновь перебирал в памяти этот вечер. Что-то у меня как будто начинает получаться…
Чрезвычайное происшествие! После ночного дежурства на телефонной станции Артамонов куда-то исчез и вместо восьми вернулся в палатку около одиннадцати утра. Почти три часа самовольной отлучки! Не шутка! За это полагается суток десять ареста.
Вот радость для Козлова! Не успел заболеть — и все пошло кувырком. Какой-то стажер, которому по ошибке доверили отделение, все развалил и пустил прахом!
— Что же ты, Артамонов, наделал? — крикнул я, когда он устало, вразвалку, вошел в палатку. — Как ты смел так поступить?!
— Товарищ командир, — сказал он, виновато опустив плечи, — тут одна история приключилась…
— Какая история? — вскипел я. — Брось ты истории рассказывать!
Богатенков крикнул:
— Тебе одного взыскания мало? Еще захотел?
— Теперь все отделение должно за тебя, дурака, отвечать! — поддержал Богатенкова Киселев.
Упреки сыпались на Артамонова со всех сторон, но он только моргал глазами и молчал.
— А ведь я за тебя заступался, — сказал я с досадой. — Считал, что тебя незаслуженно обижали! Да, прав Козлов, что тебе не доверяет!
Наконец, успокоившись, я начал его допрашивать:
— Говори, куда ходил?!
Он растерянно развел руками.
— Так, понимаете, товарищ командир!.. Такая история вышла!.. Женщина на дороге рожала!..
Ему не дали договорить. Грохнул смех. Можно было ожидать любого оправдания, но придумать такое!.. Нет, это чересчур!
— Слушай, Артамонов, — сказал я, — за кого ты нас считаешь?.. Какая женщина?! Почему на дороге?!
— Не знаю, — пожал он плечами. — Я до шоссе ее довел. Искал попутную машину. Махал, махал руками! Штук десять проехали… И ни у кого совести не было… Наконец у одного нашлась!..
— А фамилию женщины знаешь? — ядовито спросил Северцев.
— Не знаю, — резко обернулся Артамонов, — не спрашивал… Катей ее зовут.
— А номер машины запомнил?
— Когда женщина рожает — тут не до номеров.
— Ловко! — воскликнул Северцев. — Уехала, и концы в воду!.. Эх, Артамонов, хитер же ты!
Северцев еще более упорно, чем я, настаивал на виновности Артамонова. И это, если угодно, вдруг поколебало мои подозрения.
— Идите, товарищ Артамонов! — стараясь быть суровым, произнес я. — С вами командир роты разберется.
Он вздохнул, растерянно оглядел всех нас и вышел из палатки. Я же отправился к лейтенанту Корневу доложить о происшествии. Но пока я шел, у меня созревал иной план.
Хотя рассказ Артамонова и выглядел на первый взгляд неудачной выдумкой, все же надо это проверить. Ведь если все правда, он совершил поступок гуманный. А если неправда? Тогда любое наказание будет для него недостаточным…
Ну на что, спрашивается, он мог потратить два часа? Здесь у него знакомых нет. В Ленинград за это время он бы съездить не успел. Если же кто-нибудь приехал к нему, так он мог подойти к лагерю и попросить разрешения поговорить с гостем.