- И стало видно далеко-далеко, во все концы света, - обычно комментировал каждое новое явление Спиридонов, содрогаясь в душе от этих странных видений.
Однажды они услышали грозный ракетный рев, выскочили и увидели корабль, идущий на посадку, потом раздался взрыв, оторвался искореженный стабилизатор, сам корабль вновь подбросило вверх, и он исчез за горизонтом. Все это происходило в десяти метрах от них, но не чувствовалось ни ударной волны, ни опаляющего жара.
- Это она нам показывает нашу катастрофу, - догадался Калнынь. Что-то на поверхности взорвалось от пламени двигателей.
- Видимо, так, - согласился Спиридонов, - интересно было бы посмотреть на это место.
Еще несколько раз они видели себя - как копают канаву, как ставят свои хижины, как Павлов собирает из ракетного хлама свою знаменитую "платформу-велосипед", на которой они совершали путешествия, или конструирует солнечные батареи к кофеварке. Павлова показывали чаще других, видимо, он сильно интересовал своими произведениями. Он был замечательным механиком, способным из ничего создать полезную вещь. Но иногда они могли часами наблюдать, как Павлов, огромный, в десяток метров высотой, задумчиво сидит на пне, а глаза у него грустные - вот-вот заплачет.
- Не было этого, - горячился в таких случаях оригинал, - не было у меня никогда такого печального лица. Фантазируют, искажают реальность!
И вот однажды, несколько месяцев назад, они услышали далекий мощный гул, доносившийся с запада из-за леса.
- Ракета, - вскочил Павлов, - это же корабль идет на посадку!
- Брось, - махнул рукой Калнынь, - опять наша хозяйка балуется. Это же наш корабль. Двигатели наши - я слышу.
- А вдруг это все-таки настоящий?
- Я рассчитал, - повернулся к нему Кирабаев, - что теоретически в этот сектор корабль может зайти раз в двести лет.
- А я все-таки пойду.
- Куда? Если это не фокусы нашей благодетельницы, то до источника звука километров сто, не меньше.
- Ну и что! За две недели обернусь.
- Сходи, проветрись, - разрешил Спиридонов, - только помни, что тебе не сорок, и даже не пятьдесят лет. Мы будем волноваться.
Уже много лет никто из них не отходил далеко от лагеря - силы не те и только Павлов время от времени все еще совершал походы, будто искал что-то, иногда пропадая на два-три дня. Возвращался усталый, с черным лицом и никогда ничего не рассказывал.
Павлов ушел, взяв с собой бластер и все заряды. Друзья смотрели, как он идет, опираясь на палку, старый и совсем седой, долго смотрели, пока его маленькая фигурка не скрылась за холмом.
Как только стемнело, они разожгли огромный костер и всю ночь поддерживали его, молча сидели, глядя в огонь, и каждый думал: а что если и правда это настоящий корабль, и их жизнь второй раз круто повернется? Никакой радости по этому поводу они не испытывали, скорее тревога начинала понемногу просыпаться в их душах. Что им делать на Земле - они теперь музейные экспонаты, которых будут показывать экскурсантам: "Космонавты прошлого века! Живая легенда!" Их друзья - кто живы - наверное, большие начальники. Их девушки уже вышли на пенсию. А рев и грохот городов? А прокопченная насквозь атмосфера?
Утром они увидели огромного, до небес, Павлова. Он шел медленно, тяжело дыша, приближаясь к встающему на горизонте лесу.
- Толя, держись! Мы тебя видим! - закричал Спиридонов.
- Толя, толя, толя, толя, - запело все вокруг, засвистел ветер в кустарнике и засуетились потревоженные птицы. Образ помутнел, съежился и медленно растаял.
Через неделю они снова услышали грохот - сильные глухие взрывы один за другим в течение нескольких часов доносились с той же стороны.
- Это наш корабль взрывается, мы еще много раз будем это слышать. Нашей малышке понравился звук, вот она и развлекается и нас развлекает, объяснил Калнынь, но друзья видели по его лицу, что он сам не очень в это верит.
Наступил юбилейный день. Аппарат удалось наконец наладить, но Спиридонов никак не мог отделаться от вяжущего чувства беспокойства. Что-то произошло в их мире, что-то изменилось, а он не мог понять - что.
Все собрались за столом. Кирабаев взял кружку с дымящимся напитком и попросил слова:
- Сегодяшний день, - сказал он, - похож на все другие, так же как он будет похож и на те, которые нам осталось прожить. Но все же мы должны его отметить. Тридцать лет - внушительная дата. Мы прожили их в мире и согласии, не потеряв себя и своего разума. Сегодня с нами нет Павлова, и это омрачает наш праздник, но будем надеяться, что с ним ничего не случилось, и он обязательно вернется. Скоро мы уйдем навсегда, и обычно люди, подходя к этой черте, думают о том, что останется после них. Но нам некому оставлять, некому передать ни мысли, ни рукописи. Однако мы не исчезнем бесследно - наши образы, слова и дела запечатлелись в этой природе, и мы будем еще долго, а может быть всегда, присутствовать во всем окружающем. Ведь мы дали этому миру объективное существование. Без нас он бы остался неуслышанным, неувиденным, непочувствованным. Без нас вся видимая и невидимая жизнь сотни миллионов лет оставалась бы тенью и в этой тьме небытия двигалась к своему неизвестному концу. А мы ее разбудили.
"Как он постарел, - думал Спиридонов, глядя на Кирабаева, - весь высох и сильно сгорбился. Только глаза остались такие же, как в молодости". Наконец он понял, что его тревожило: тишина, абсолютная тишина уже который день. Никто не поет, не передразнивает их, не звенит колокольчиками, не имитирует храпа Калныня. Все замерло, будто в испуге. "Неужели что-то случилось с Павловым?"
Тут до них опять долетели звуки, только совсем другие, отрывистые и резкие - три или четыре громких хлопка, потом еще и еще.
- А знаете, - неуверенно начал Кирабаев, - это очень похоже на бластер, если бить с нескольких шагов в камень, в скалу.
- Но ведь он ушел так далеко?
- Что здесь далеко или близко? Может, наша малышка хочет, чтобы мы услышали?