2. И вот, если в давнюю пору дела у вас обстояли так, как я сказал, то и теперь от доблести предков у вас сохранилась с тех времен как бы некая мерцающая искорка; я полагаю, что вы станете судить о человеке не по тому, насколько он удачлив, и не потому, прилетел ли он по воздуху или прошел по всей земле с невероятной скоростью и неубывающей силой, а взглянете, поступал ли он справедливо; и если окажется, что он действует согласно справедливости, то его похвалит и каждый из вас в отдельности, и все вы вместе; если же он справедливости не уважает, то он, конечно, заслужит ваше презрение: ведь ничто не является столь родственным мудрости, как справедливость, — и того, кто нарушает справедливость, вы изгоните как нечестивца, не чтущего вашу богиню.
Поэтому я хочу рассказать вам все о себе; хотя вы уже многое знаете, однако кое-что могло остаться скрытым от вас и притом именно то, что вам особенно важно узнать, и я хочу, чтобы вам, а через вас и прочим эллинам, стало известно все. Пусть никто не подумает, что я болтаю попусту, если я начну говорить о событиях, совершавшихся у всех на глазах, событиях давно прошедших или недавних. Я хочу, чтобы ничто, касающееся меня, не укрылось ни от кого из вас, а ведь возможно, что один не знает одного, а другой — другого. Начну мой рассказ с моих предков.
3. Что со стороны отца я происхожу из того же рода, как Констанций, общеизвестно; ведь наши отцы были единокровными братьями.[40] И вот как поступил с нами, своими ближайшими родичами, этот человеколюбивейший император: шестерых моих двоюродных братьев (а они были и его двоюродными братьями), а также моего отца, приходившегося ему родным дядей, еще одного нашего общего дядю по отцу[41] и моего старшего брата он казнил без суда; меня и другого моего брата он тоже хотел убить, но в конце концов послал нас в изгнание; потом он меня призвал обратно; а моего брата, даровав ему сперва звание цезаря, вскоре казнил.
Зачем мне перечислять теперь, как в трагедии, эти несказанные ужасы? Говорят, он раскаялся во всем этом, он страшно страдает от угрызений совести, он думает, что наказан за это бездетностью и неудачей в войне с персами; эти слухи распространялись в ту пору и при дворе и среди тех, кто окружал моего брата — блаженной памяти Галла. "Блаженной памяти"! Галл нынче впервые слышит эти слова: ведь Констанций, убив его вопреки всяким законам, отказал ему в погребении в гробнице его предков и не счел его достойным такого присловия. Как я сказал, этими слухами хотели убедить нас в том, что Констанций совершил все эти злодеяния, будучи введен в заблуждение и уступая насилию мятежного непокорного войска. Все это напевали нам в уши как во время нашего заточения в каппадокийской деревушке,[42] когда к нам со стороны никого не допускали, так и потом, когда брата вызвали из изгнания, а меня, еще подростка, оторвали от моих учебных занятий. Как описать мне эти шесть лет, которые мы провели на чужбине, взаперти, подобно узникам, заключенным в персидских крепостях? К нам не допускали ни одного посетителя, никто из наших старых знакомых не имел к нам доступа, мы проводили жизнь, лишенные правильного обучения и каких бы то ни было занятий, приличествующих свободным людям; вокруг нас было много рабов, и с нашими собственными рабами мы разделяли их участь и были их товарищами; ни один наш ровесник не был допущен к нам.
4. По милости богов мне выпало на долю счастье освободиться из заключения, а моего брата держали при дворе[43] в таких ужасных условиях, какие едва ли кому приходилось выносить. В его характере действительно проявлялись некоторые черты дикости и резкости, — это можно было объяснить его воспитанием в горной глуши. Следовало бы винить за это того, по чьей милости мы получили такое воспитание; боги даровали мне любовь к философии, сохранившей меня в чистоте, ему же никто ничего не дал. Едва только его перевезли из деревни во дворец и облекли в пурпурный плащ, как Констанций уже проникся к нему завистью и не переставал ему завидовать, пока не уничтожил его. Отнять у него пурпур Констанцию показалось мало; но ведь можно же было оставить брата моего в живых, даже если он был неспособен царствовать! но нет, его надо было лишить и самой жизни. Но пусть даже так, однако ему все же следовало дать возможность сказать хотя бы слово в свое оправдание, ведь это позволено даже преступникам. Если закон не разрешает тому, кто поймал разбойников, убить их на месте, то как же можно уничтожать без суда тех, которые, лишившись своих почетных званий, стали из владык просто частными лицами?
41
Имеется в виду Далмации I, который был убит вместе с сыновьями Ганнибалианом и Цезарем Далмацием.
42
Детские годы (шесть лет) Юлиан провел в уединенном замке Мацеллум (в Каппадокии) под строгим надзором.