16. На что же употребить мне эти назначенные мне деньги? На что нужны мне богатства царя Мидаса или Креза, на что мне золотоносные воды Пактола, если божественные слова наших правителей, свидетельствующие обо мне, я ценю выше всех богатств и даже выше наград, от них же полученных? Разве изречение Пифии о высокой мудрости Сократа можно считать более убедительным и более правдивым, чем слова, произнесенные отпрысками Юпитера и Геркулеса, чьи мановения и, тем более, чьи мнения неопровержимы? Поэтому, о высокочтимый муж, мне следует, как я уже сказал, принять эти 600 000 сестерциев, как знак оказанного мне почета, но я употреблю их на пользу моей родины и, в частности, того здания, где должно процветать изучение наших наук,. Мне кажется, то вознаграждение, о котором говорится в послании государей (а именно — что я, занимаясь преподаванием, сохраняю за собой все преимущества моей государственной должности), я сберегу наиболее явным и наиболее достойным образом, если я моей любовью к отечеству докажу, что заслуживаю мнения, высказанного обо мне нашими бессмертными правителями. Богов моей родины я призываю в свидетели: я горю столь пламенной любовью к этому городу и меня настолько восхищают эти здания, вновь и вновь вырастающие в нем всюду, куда ни взглянешь, что я клянусь посвятить всего себя тем, чьей волею и чьей щедростью совершается восстановление нашего города. Однако своим долгом я считаю отдать вознаграждение, которое назначено мне в знак уважения к моей преподавательской деятельности, прежде всего на восстановление именно этого одного здания.
17. Если военную добычу принято посвящать Марсу, дары моря — Нептуну, жатву — Церере, а доходы от торговли — Меркурию, если все блага, что дают нам боги, мы возлагаем на их алтари, то где же более уместно приносить в жертву плоды преподавания, чем в обиталище красноречия? К тому же, кроме преклонения перед науками, которое со мной разделяют многие, у меня есть и своя личная причина, почему я чувствую особую любовь к Менианской школе: это — память о моих предках. Хотя занятия в этой школе прекратились еще до того, как я стал подростком, однако я знаю, что в ней преподавал мой дед: он, родившийся в Афинах и в течение многих лет славившийся в Риме, впоследствии остался навсегда в нашем городе, увидев и оценив стремление его жителей к образованию и то уважение, с каким они относились к самой этой школе. Если мне удастся добиться того, чтобы школа, где мой дед, как говорят, еще преподавал, будучи свыше восьмидесяти лет от роду, была восстановлена и украшена трудами присутствующего здесь почтенного старца (я обращаюсь к тебе, Главк — ведь ты, хотя и не уроженец Аттики, но говоришь на ее языке),[151] если, говорю я, мне удастся добиться этого, то мне будет казаться, что я вновь вызвал моего деда к жизни, унаследовав его преподавательские обязанности. Конечно, я не проявил бы такого усердия для прославления моей семьи и моего рода, если бы, о высокочтимый муж, я не был убежден, что к этому благосклонно отнесутся наши императоры и цезари, желающие, чтобы каждый из нас в меру своих сил содействовал воскрешению памяти о своих близких с таким же рвением, с каким они сами радеют о восстановлении всего государства.
18. Кто может в настоящее время быть столь низким и презренным, столь равнодушным к заслуженным похвалам, чтобы не стараться воскресить воспоминания о своих родичах, как бы скромны они ни были, и тем заслужить одобрение и себе? Ведь каждый видит, как все, что в минувшие годы было превращено в развалины, ныне, в наш счастливый век, вновь восстает из праха; сколько городов, превратившихся в дремучие леса и населенных дикими зверями, вновь возводят свои стены и заселяются жителями! То, что некогда произошло в Эгейском море, когда остров Делос, до той поры блуждавший и погруженный в пучину, возник из волн, теперь вновь совершается на наших глазах, когда столько областей, столько островов возрождаются к достойному существованию. Разве бедствия, постигшие Бретань, были менее страшны, чем если бы она была поглощена Океаном? А теперь, освобожденная из бездны страданий, она вновь всплыла на поверхность и может лицезреть сияние Рима. А другую часть нашей страны,[152] которая лишь недавно перестала быть добычей варваров, разве зверства франков не опустошили так, как будто ее реки и прилежащее к ней море вышли из берегов и ее затопили? Надо ли мне перечислять, сколько лагерей для конных отрядов и когорт вновь укреплено в пограничных областях по Рейну, Истру и Евфрату? Может ли щедрая весна или осень возродить к жизни столько фруктовых деревьев, посаженных нашими руками, могут ли лучи солнца осушить столько нив, залитых дождями, сколько сейчас воздвигается крепких стен на развалинах древних поселений, которые едва удалось найти?
151
О «почтенном старце Главке» более не известно ничего: может быть, это был один из тех «заморских мастеров», о которых Евмений упоминает в гл. 4, или какой-то греческий архитектор, присланный Констанцием Хлором для восстановительных работ в Августодуне.
152
Речь идет именно о той области, где лежит Августодун (Лугдунская Галлия, в которой жили эдуи, более всех страдала от нашествий германских племен).