Письмо 107
Тебе хорошо запрещать нам браться за оружие, когда враги уже захватили все вокруг, все уничтожают и что ни день убивают бесчисленное множество людей, а ни один воин даже и не покажется нигде; ты, может быть, скажешь, что нельзя частным лицам носить оружие? А умирать им можно, если государство становится поперек дороги тем, кто пытается его спасти? Если мы и ничего не выиграем в этом деле, по крайней мере истинные законы восторжествуют над всеми этими злодеями. А как ты думаешь, чего бы я ни дал за то, чтобы снова увидеть мирную жизнь, украшенное возвышение на площади и услышать голос служителя, требующего тишины? Я согласился бы умереть на месте, только бы родина вернулась в свое былое состояние!
Письмо 96
Я .призываю в свидетели бога, которого чтит и философия и чувство дружбы, я предпочел бы вынести сколько угодно смертных мук, лишь бы не быть епископом. Но так как бог возложил на меня не то, о чем я его просил, а то, что было в его воле, то я молю его, чтобы он стал хранителем этой моей (жизни и защитником и чтобы это было для меня не уходом от философии, а восхождением к ней. А пока, так же как всегда сообщал тебе, моему любимому другу, о моих радостях, так же посылаю тебе и сообщение о моих горестях, чтобы ты пожалел меня и, если можешь, сказал мне свое мнение о том, что мне следует делать. Я до такой степени со всех сторон обдумываю это дело, что вот уже семь месяцев с тех пор, как я попал в беду, нахожусь вдали от тех людей, у которых должен быть священнослужителем; я буду поступать так, пока не пойму до самой глубины, какова природа этого служения; если можно выполнять его, не уклоняясь от философии, то я возьму его на себя. Но если оно расходится с моими намерениями и моим образом жизни, то что мне остается, кроме как немедленно отплыть в прославленную Грецию? Если я отрекусь от епископского сана, то я должен отказаться и от родины, или мне предстоит жить, окруженному презрением, в толпе людей, ненавидящих меня.
Письмо 124
Если в Аиде даже память о живых угасает, то я и там буду помнить о дорогой нашей Гипатии. Со всех сторон окружают меня бедствия, обрушившиеся на мою родину, я подавлен ими; я каждый день вижу вражеское оружие, людей, которых убивают как животных, приносимых в жертву; даже воздух отравлен ужасным запахом разлагающихся тел, и я со дня на день жду, что и со мной случится то же самое; но кто же может надеяться на благой исход, если и сам воздух омрачен тенью от крыльев хищных птиц, пожирающих трупы? Но что я могу сделать, если я — уроженец Ливии, здесь увидел свет и здесь же вижу гробницы моих предков, пользующиеся всеобщим уважением. Только ради тебя, мне кажется, я мог бы оставить мою родину и переселиться в другое место, чтобы, наконец, отдохнуть.
Римское эпистолярное искусство
Фронтон
Известнейший ритор II в. н. э. Марк Корнелий Фронтон был родом из Африки (он сам называет себя нумидийцем). Свое образование он получил у Афинодота и Дионисия, имена которых известны только по упоминанию их Фронтоном; возможно, что в юности он обучался в Александрии, о которой впоследствии не раз говорит, как о городе, хорошо знакомом ему. Но большую часть жизни он провел в Риме. Фронтон пользовался широкой известностью и как учитель риторики и как судебный оратор. Слава его была настолько велика, что император Антонин Пий пригласил его в качестве воспитателя к Марку Аврелию и Луцию Веру. Оба его ученика, в особенности Марк Аврелий, по-видимому, очень привязались к своему учителю; Фронтон же, чрезвычайно преданный риторике и считавший ее высочайшим из искусств, прилагал все усилия, чтобы сделать из Марка Аврелия, талантом которого он не мог нахвалиться, лучшего оратора своего времени. Расцвет педагогической и ораторской деятельности Фронтона приходится на 140 — 150-е годы. Нам неизвестны точные даты ни его рождения, ни его смерти, но, судя по тому, что в его письмах нет упоминания ни об одном событии 70-х годов II века, можно предположить, что он умер между 165 и 169 гг. Многие письма его к Марку Аврелию полны жалоб на тяжелую болезнь (ревматизм или подагру), которая не дает ему возможности даже писать и приковывает его к постели. Во всем остальном Фронтон мог считать себя любимцем фортуны; близость к императорскому двору доставила ему в 143 г., помимо славы, и должность консула, которую он, правда, занимал всего несколько месяцев; от проконсульства в Азии, предложенного ему на следующий год, он вынужден был отказаться по болезни. По-видимому, он вообще редко выезжал из Рима, где имел собственный дом и владел знаменитыми садами; ему принадлежало и поместье в Африке.