Действительно, что было бы с этими мудрыми людьми, если бы каждый из них отклонился от своей обычной манеры?! Если бы Сократ не стал аргументировать, Зенон — рассуждать, Диоген — порицать; если бы Пифагор ничего не освящал, Гераклит ничего не затемнял, а Клитомах ни в чем не сомневался?[275]
4. Но чтобы не задерживаться на этой первой части письма дольше, чем это в нем допустимо, давай рассмотрим прежде всего твое мнение о словах. Ответь мне, пожалуйста, на следующий вопрос: полагаешь ли ты, что я должен решительно отвергать слова более изящные, даже в том случае, когда они приходят мне на ум сами собой, без какого-либо труда и усердия с моей стороны? Ты ведь не возражаешь против поисков более изящных слов с трудом и усердием? И в то же время, когда они приходят на ум непроизвольно, ты хочешь, чтобы они были приняты, как Менелай на пиру. В самом деле, запрещать это жестоко и бесчеловечно. Подобно тому, как если бы ты у хозяина, угощавшего тебя фалерном собственного производства, имевшимся у него дома в изобилии, потребовал критского или сагунтинакого вина, которое — вот беда! — ему пришлось бы искать вне дома и специально покупать... Что сказали бы наши современники Евфрат, Дион, Тимократ и Афинодот? Что оказал бы их учитель Музоний? Разве не были они одарены блестящим даром речи и столь же знамениты мудростью, как красноречием? Или ты... полагаешь, что Эпиктет[276] намеренно не использовал более изящных слов и что он предпочел плащ, покрытый грязью, белому и чисто вымытому?
Тогда не думаешь ли ты случайно, что Эпиктет нарочно стал хромым и нарочно родился рабом. Ибо что же это тогда? Так легко он... никогда бы не облачился добровольно в лохмотья слов. Даже если он случайно оказался рабом, он неслучайно родился мудрым человеком. Но в таком случае его красноречию недостает крепости ног...
Переписка с Марком Антонином Цезарем
Книга I
Письмо 7
Моему господину.
1. Я получил твое письмо, Цезарь, и ты легко можешь представить себе, какую огромную радость оно мне принесло, если оценишь каждую причину этой радости в отдельности. Первая и главная причина моей .радости — это известие о том, что ты в добром здоровьи. Затем, я чувствую, что ты любишь меня так сильно, что не устанавливаешь ни границ, ни меры своей любви и каждый день находишь повод сделать для меня что-нибудь все более приятное и дружеское. Наконец, я уже давно полагаю, что любим тобою достаточно сильно, тебе же свое чувство ко мне все еще кажется недостаточным; — но ведь даже океан не так глубок, как твоя любовь ко мне.
Ты хочешь, чтобы я мог пожаловаться на то, что твоя любовь не достигла еще самой высокой степени: ведь изо дня в день ты делаешь для того, кого любишь, все больше, но так, чтобы твоя любовь накануне каждого дня не была бы наибольшей.
2. Не думаешь ли ты, что мой консулат принес бы мне такую же радость, как эти, столь многочисленные для одного раза, доказательства твоей высокой любви? Ты сам прочитал своему отцу те части моей речи, которые я для тебя "выбрал и приложил старание для их произнесения.
В этом неоценимую пользу оказали мне и твои глаза, и твой голос, и жестикуляция, и прежде всего твой ум.
Я не вижу, чтобы кто-нибудь из древних писателей, чьи произведения читали перед народом Эзоп или Росций,[278] был счастливее меня. Ведь моей речи выпало на долю иметь в качестве чтеца и исполнителя Марка Цезаря, и я понравился слушателям в твоем исполнении, тогда как высшее желание каждого — быть услышанным тобой и понравиться тебе.
Поэтому я и не удивляюсь, что понравилась моя речь, украшенная достоинством твоих уст. Ведь часто то, что лишено собственной прелести, заимствует ее со стороны. Это случается даже с нашей обычной пищей: нет таких самых дешевых овощей или самого дешевого мяса, которое не показалось бы нам более изысканным, когда оно подается на золотом блюде. То же самое можно сказать и о цветах и венках: цена им одна, когда их продают цветочницы на цветочном рынке, и совсем другая, когда их преподносят в храмах жрецы.
3. Я гораздо более счастлив, чем Геркулес и Ахилл, воинские доспехи которых носили Патрокл и Филоктет, обладавшие меньшими достоинствами.
Напротив, моя средняя, чтобы не сказать, невзрачная речь прославлена самым ученым и красноречивым из всех цезарей. Никогда еще сцена не (выглядела более благородно: Марк Цезарь — актер, Тит-император[279] — зритель! Возможно ли, чтобы кто-нибудь из смертных мог достичь большего, разве кроме того, кто окажется на небе в тот момент, когда, по словам поэтов, музы поют, а отец Юпитер слушает.
275
Зенон (середина V в. до н. э.) — представитель элейской школы философов, знаменитый своими рассуждениями, содержащими аргументы против понятия о движении: «Ахилл и черепаха», «Стрела» и т. п. Сократ (469 — 399 гг. до н. э.) — философ, продолжатель софистики и одновременно борец против нее, славился тем, что, в совершенстве владея софистическим методом аргументации, мог привести собеседника к любому выводу. Диоген из Синопа (ок. 404 — 323 гг. до н. э.) — философ-киник, проповедовал презрение к культуре и возврат к «естественному состоянию». Гераклит (ок. 530 — 470 гг. до н. э.) — выдающийся философ-материалист и диалектик, был прозван «Темным» из-за сложной образности языка его сочинений. Пифагор (ок. 580 — 500 гг. до н. э.) — основатель направления в философии, названного его именем, началом всех явлений природы считал числа, образующие, по его мнению, «космический порядок». Клитомах (II в. до н. э.) — родом из Карфагена — философ, представитель скептицизма «новой академии».
276
Евфрат, Дион, Тимократ, Афинодот — стоики, жившие, видимо, около второй половины I — в начале II в. н. э. О Евфрате упоминают Эпиктет, Плиний Младший (I, 10) и Марк Аврелий («К самому себе», X, 31); известно, что он покончил жизнь самоубийством при Адриане. Афинодота Фронтон называет своим учителем («К Марку Цезарю», I, 12; IV, 12); его имя встречается также у Марка Аврелия (I, 13). Дион — имеется в виду Дион Хрисостом. Музоний (вторая половина I в. н. э.) — ревностный философ-стоик; при Нероне был сослан по подозрению в участии в заговоре Пизона (Тацит, «Анналы», XV, 71). Эпиктет (ок. 50 — 138 гг. н. э.) — философ-стоик, раб по происхождению. Сам ничего не писал, его поучения были записаны его учеником Флавием Аррианом. Видимо, здесь Фронтон порицает стиль этих записей.
277
Письмо написано уже после консулата Фронтона, вероятно, в 144 — 145 гг. н. э. Это — типичный образец изысканно-льстивого послания, выдержанного в возвышенном стиле; почти все письмо состоит из разного рода сравнений (любимый риторический прием Фронтона), нагроможденных одно на другое. Фронтон блещет здесь своей эрудицией в области истории римской литературы.
278
Клодий Эзоп — трагический актер, и Квинт Росций — комический актер были современниками Цицерона; Цицерон защищал Росция в речи «За Росция-актера».