А какими еще словами я смог бы выразить мою радость по поводу того, что ты послал мне мою невзрачную речь, переписанную твоей рукой?
Истинную правду говорит наш Лаберий:[280] чтобы внушить любовь, приманки — бессмысленны, благодеяния же — любовный напиток. Никто еще ни ядом, ни любовным напитком не разжигал у влюбленного такого любовного пламени, какое ты вызвал у меня, оцепеневшего от восторга, этим своим деянием, озаренным любовью. Сколько у меня твоих писем — столько, я считаю, у меня и консулатов, лавровых венков, триумфов и расшитых тог.
4. Выпало ли подобное счастье Марку Порцию или Квинту Эннию, Гаю Гракху или поэту Тицию, Сципиону или Нумидийцу, или Марку Туллию? Их книги считаются более ценными и пользуются наивысшей славой, если они написаны рукой Лампадиона или Стаберия, Плавция или Децима, Аврелия, Автрикония или Элия, исправлены Тироном или переписаны Домицием Бальбом, Аттиком или Непотом.[281]
Моя же речь будет существовать, написанная рукою Марка Цезаря. Тот, кто отвергнет речь, полюбит почерк; тот, кто отнесется с пренебрежением к написанному, почтит писавшего. Это точно так, как если бы Апеллес нарисовал обезьяну или лисицу, он набил бы цену этим наихудшим из животных. Или как сказал Марк Катон о... (конец письма испорчен).
Письмо 8
Моему господину Аврелию Цезарю — Фронтон.
1. Какой прекрасный слух у людей в наше время! Сколько вкуса в оценке речей! Ты, может быть, уже знаешь от нашего Авфидия,[283] сколько одобрительных возгласов вызвала моя речь и каким хором похвал были встречены слова: "в те дни каждое изображение украшали патрицианские знаки отлитая". Но когда я, сравнивая знатное сословие с незнатным, сказал: "это может делать только тот, кто считает, что огонь костра подобен пламени алтаря, так как они одинаково светят", — то в ответ на это некоторые неодобрительно загудели.
2. К чему я тебе это рассказал? Чтобы ты, мой господин, когда будешь выступать в собрании людей, был подготовлен и знал, чем можно угодить их слуху: (конечно, не везде и не во всех отношениях, но все-таки иногда и в значительной степени. Когда ты будешь делать это, напоминай себе, что ты делаешь то же самое, что приходится делать вам, награждая и освобождая по требованию народа тех, кто проворно убивает зверей, будь то даже преступники и негодяи. Стало быть, повсюду народ господствует и берет верх. Стало быть, ты должен так поступать и так говорить, чтобы быть угодным народу.[284]
3. Услаждать слушателей без большого ущерба для правил красноречия — это и есть наивысшее достоинство и трудно достигаемая вершина искусства оратора; но нужно, чтобы та лесть, которой он намеревается ласкать слух народа, не была слишком бесстыдной; пусть лучше грешит рыхлостью композиция и структура речи, чем мысль — распущенностью. И одежду я предпочел бы строгую из мягкой шерсти, а не из тонкой или шелковой ткани изнеженных расцветок; темно-пурпурную, а не ярко-алую или желтую, как шафран. Кроме того, вам, которым необходимо одеваться в пурпур и багряницу, нужно и речь иногда одевать в эти же цвета. Поступай так, и ты будешь выглядеть сдержанным и умеренным наилучшей сдержанностью и умеренностью. А на будущее я вот что предсказываю: чего бы и когда бы ты ни достиг в красноречии, все будет совершенством, — таким огромным ты наделен талантом и с таким усердием и трудолюбием ты упражняешься; тогда как в других делах ты можешь достигнуть выдающейся славы либо одним усердием без таланта, либо одним талантом без усердия. Я уверен, мой господин, что ты тратишь какое-то время и на сочинение ораторской прозы. Потому что, хотя ловкость лошади можно испытывать одинаково и в галопе и в рыси, все же лучше испытывать ее чаще в том, что более необходимо.
4. Действительно, я разговариваю с тобой, забыв, что тебе только двадцать два года. В этом возрасте я едва лишь прикоснулся к древним авторам, а ты, благодаря богам и собственным достоинствам, достиг таких успехов в красноречии, какие доставили бы славу старикам, и что самое трудное — во всех родах искусства речи. Ведь письма твои, которые ты усердно пишешь, показывают мне достаточно ясно, как много ты еще можешь сделать, стремясь к большей непринужденности и цицеронианству в стиле.
5. Вместо Полемона-ритора,[285] которого ты представил мне в своем последнем письме как цицеронианца, я в моей речи, произнесенной в сенате, подарил тебе Полемона-философа, если мне не изменяет память, очень древнего. Ну, что ты скажешь, Марк, как тебе нравится моя история о Полемоне? Конечно, многими из этих шуток снабдил меня Гораций Флакк, тот самый знаменитый поэт и не чужой мне человек благодаря Меценату и моим меценатовым садам.[286] Так вот, этот самый Гораций включил историю о Полемоне во вторую книгу своих "Бесед", если я правильно помню, в следующие строки:
281
«Поэту Тицию» — было двое поэтов по имени Тиций: одного из них упоминает Цицерон («Брут», 45), другого — Гораций («Послания», I, 3). ...Сципиону или Нумидийцу — Фронтон имеет в виду Публия Корнелия Сципиона африканского Старшего и Квинта Цецилия Метелла Нумидийского, победителя Югурты; оба были известны как ораторы. Лампадион — грамматик, II в. до н. э., издатель Энния и Невия. Стаберий — грамматик, учитель Брута и Кассия. Элий Стилон — грамматик, II в. до н. э., один из основателей филологии в Риме. Тирон — вольноотпущенник Цицерона и его секретарь, после смерти Цицерона издавший его речи и письма. Тит Помпоний Аттик (109 — 32 гг. до н. э.) — римский всадник, богатый и образованный человек, друг Цицерона; размножал и распространял сочинения своих современников, перепиской которых занимались его рабы. Корнелий Непот (ок. 94 — 24 гг. до н. э.) — Друг Цицерона, Катулла, Аттика; автор многочисленных сочинений, из которых сохранилась только часть его книги «О знаменитых людях», содержащая, между прочим, биографии Катона и Аттика.
282
Письмо написано вскоре после того, как Фронтон произнес в сенате благодарственную речь Антонину Пию, следовательно, вскоре после августовских ид 143 г. н. э.
284
Позднее законом Диоклетиана и Максимиана было запрещено слушать крики народа, когда он требует освободить виновного или осудить невиновного. Сам Марк Аврелий отказывался прощать преступников в цирке (Дион, LXXI, 29).
285
Полемон (ок. 97 — 153 гг. н. э.) — знаменитый ритор-софист, ученик Диона Хрисостома, славился своими импровизациями.
286
Август отдал Меценату участок на Эсквилинском холме в Риме, занятый кладбищем; Меценат покрыл его слоем земли и посадил там сад. Впоследствии этот сад купил Фронтон.