Письмо 3
Марк Цезарь, своему консулу и учителю.
В самом деле, написали ли древние греки что-либо подобное, пусть судит об этом тот, кто в этом разбирается. Я же, если мне дозволено это сказать, никогда не замечал, чтобы Марк Порций был так же хорош в порицании, как ты в похвале. О, если вообще возможно по достоинству похвалить моего господина, то, конечно, ты это сделал достойно. Легче было бы подражать Фидию или Апеллесу, или, наконец, самому Демосфену, или самому Катону, чем этому, столь совершенному и изысканному произведению. Я никогда не читал ничего более утонченного, более античного, более пышного, более латинского. О ты, счастливый человек, одаренный таким красноречием! О я, счастливый, имеющий такого учителя.
Какие аргументы! Какое расположение! Какое изящество! Какое остроумие! Какая красота! Какой выбор слов! Какой блеск! Какая выразительность, ясность, тонкость и вообще все вместе взятое!
Пусть я умру, если не должен ты однажды, увенчанный диадемой и с волшебной палочкой в руках восседать в трибунале; и тогда глашатай прочел бы все это нам. Да что я говорю, нам? Я имею в виду, всем ученым филологам и так называемым ораторам — а ты волшебной палочкой призывал бы их всех к себе по одному и наставлял бы их.
Мне до сих пор не приходилось опасаться твоих наставлений; мне еще так много осталось сделать, хотя бы для того, чтобы переступить порог твоей школы.
Я пишу это в большой спешке, ибо к чему тебе мои длинные письма, когда я посылаю тебе такое ласковое письмо моего господина?
Итак, будь здоров, гордость римского красноречия, слава друзей, великое творение природы, приятнейший человек, почтеннейший консул, милый учитель. В будущем остерегайся обо мне лгать так много, особенно на заседании сената. Ты написал эту речь поразительно хорошо. О, если бы я мог поцеловать твою голову за каждую из глав. Ты оставил всех далеко позади. После чтения твоей речи наши занятия, труд, усилия — напрасны. Будь здоров всегда, милый учитель.
Письмо 5
Марк Цезарь — многоуважаемому консулу, своему учителю.
...Три дня назад я слышал, как декламирует Полемон, так что мы можем также немного поговорить и о людях. Если тебя интересует мое мнение о нем, то слушай.
Он кажется мне похожим на очень опытного трудолюбивого земледельца, который занял только под сев пшеницы и виноградники большое поле, где наверняка и урожай прекраснейший, и доход богатейший. Но ведь нигде на этом поле не видно ни помпейского фигового дерева, ни арицинских овощей, ни тарентской розы; нет здесь ни прелестной рощи, ни густого леса, ни тенистого платана: все это больше для пользы, чем для удовольствия; как раз то, что мы обязаны были бы хвалить, но любить не расположены.
Достаточно ли я, на твой взгляд, дерзок в своем намерении и легкомыслен в своем мнении, так как сужу о человеке с такой огромной славой? Но когда я вспоминаю, что я тебе написал, я чувствую, что был еще недостаточно смел на твой вкус... Будь здоров, самый желанный и дорогой твоему Веру[292] человек, почтеннейший консул, любезный учитель. Будь здоров, всегда мне милая душа.
Письмо 6
1. Марк Аврелий Цезарь приветствует своего консула и учителя.
Со времени моего последнего письма к тебе не случилось ничего, стоящего внимания, о чем бы я мог тебе написать или о чем бы тебе могло быть приятно услышать. Ибо почти все наши дни проходят в одних и тех же занятиях — тот же театр, тот же досуг, та же тоска по тебе. Да что я говорю — та же? Напротив, с каждым днем она растет и усиливается; и то, что говорит Лаберий о любви, на свой манер и в соответствии с характером своей музы: "Любовь твоя растет быстро, как лук-порей, и крепка, как пальма", — я прилагаю это к своей тоске по тебе. Хочу написать тебе многое, но ничего не приходит в голову.
2. Вот что, однако, пришло мне на ум. Мы будем слушать здесь панегиристов — греков, конечно, но удивительных греков. Так что я, который так же далек от греческой литературы, как мой Целийский холм[294] от земли Греции, надеюсь, однако, что, подготовленный ими, смогу оценить даже Феопомпа,[295] ибо он, как я слышу, красноречивейший из греков. Таким образом, меня, почти совершенно невежественное существо, толкают к греческим сочинениям люди, как говорит Цецилий,[296] "незапятнанные незнанием".
3. Небо Неаполя вполне благоприятно, но сильно изменчиво. В короткий промежуток времени оно становится то холоднее, то теплее, то суровее. Так первая половина ночи — теплая, как в Лавренте, но потом, в то время, когда поют петухи, уже прохладно, как в Ланувии; в раннюю пору расцвета и до восхода солнца холодно, как в Альгиде; позднее и до полудня небо солнечное, как в Тускуле; затем — полдень, знойный, как в Путеолах, но конечно, когда солнце отправляется купаться в Океан, небо, наконец, усмиряется — таково небо в Тибуре.[297] Так продолжается вечер и начало ночи, до тех пор, пока, как говорит Марк Порций, "глубокая ночь не устремится к концу". Но что же это я? Обещал написать немного, а сам, как Мазурий,[298] мелю всякий вздор. Итак, будь здоров, милый учитель, почтеннейший консул. Тоскуй по мне так же сильно как ты меня любишь.
291
В письме 3 Марк Аврелий восторженно хвалит благодарственную речь Фронтона Антонину Пию (см. предыдущее письмо). Он хорошо знает вкусы своего учителя и, чтобы доставить ему удовольствие, преподносит ему комплименты, имитируя также и его стиль.
292
«Твоему Веру» — полное имя Марка Аврелия после усыновления его Антонином Пием было Марк Элий Аврелий Вер.
293
Письмо 6 Марк Аврелий написал из Неаполя, где он находился в это время вместе со своей матерью.
294
Целийский холм — место в Риме, где родился Марк Аврелий (Капитолии, «Жизнеописание Марка», I, 5).
297
Лаврент, Ланувий, Альгид, Тускул, Тибур — города Лация, центральной области Италии. Путеолы — город в Кампании.
298
Мазурий Сабин (первая половина I в. н. э.) — знаменитый юрист, автор сочинений о гражданском праве; его упоминают Персии («Сатиры», V, 90) и Квинтилиан («Воспитание оратора». XII, 3).