Ибо я считаю, что лучше не очень мудро написать, чем не по-дружески промолчать.
Прощай, мой Фронтон, самый дорогой и любимый друг.
Письмо 3
Фронтон — Цезарю, своему господину.
По заслугам я предан тебе, по заслугам все радости моей жизни — в тебе и твоем отце. Что может быть более дружеским, более приятным, более истинным!
Оставь, заклинаю тебя, эти слова, "дерзкий мальчишка или случайный советчик". Действительно опасно, как бы ты не дал кому-нибудь по-детски неразумный совет.
Хочешь верь мне или не верь, — а я-то уверен в том, что я говорю, разумом ты превзошел стариков. И, наконец, я заметил, что в этом деле твой совет — это убедительный совет седовласого старца, мой же напротив — совет ребенка. Зачем, действительно, устраивать представление для друзей и врагов? Если этот Герод[300] человек порядочный и скромный, то с моей стороны несправедливо подвергать нападкам такого человека; если же он человек никуда негодный и бессовестный, то сражение мое с ним будет неравным, так же как и потери. Потому что всякий, сцепившись в рукопашную с грязным человеком, марает себя, даже если побеждает. Но, вернее всего, что тот, кого ты считаешь достойным своего покровительства, — порядочный человек. Если бы я когда-нибудь это знал, тогда пусть меня накажут боги, если бы я осмелился ранить словом кого-нибудь из твоих друзей. Теперь я бы хотел, чтобы ты, в меру своей любви ко мне, благодаря которой я счастливейший человек, помог мне советом и в этом отношении. Что я не должен говорить помимо дела ничего такого, что могло бы повредить Героду, в этом я не сомневаюсь; но факты, которые относятся к самому делу — ведь совершенно ужасны; как мне с этим поступить — вот в чем я сомневаюсь и о чем прошу совета.
Мне придется говорить о свободных людях, избитых и ограбленных, из которых один был даже убит. Мне придется говорить о нечестивом сыне, забывшем отцовские мольбы; жестокость и алчность должны быть подвергнуты укорам; виновником этих преступлений придется назвать некоего Герода. Поэтому, если ты, самый лучший и любимый мой господин, полагаешь, что при преступлениях, на которые опирается дело, я должен изо всех сил прижать и раздавить противника, дай знать мне свое решение.
Если же ты, тем не менее, полагаешь, что я должен ему в чем-то уступить, то я сочту лучшим сделать то, что ты мне посоветуешь. В остальном же, как я и оказал, будь абсолютно уверен, что я ни слова не скажу помимо дела о его нравах и остальной его жизни. Поэтому если тебе покажется, что я должен буду оказать тебе услугу в этом деле, то я уже сейчас убеждаю себя быть воздержанным в случае, если придется давать показания по этому делу: ибо когда жестоки преступления — должны быть жестоки к слова о них. Именно такими словами я скажу об оскорбленных и ограбленных людях, чтобы они почуяли в этих словах горечь и негодование; ну, а если я его .назову грубым и неотесанным греком, это ведь не будет для него убийственным. Прощай, Цезарь, и люби меня так же сильно, как ты это делаешь. Я же обожаю даже самые буквы твоего письма, и поэтому я бы очень хотел, чтобы ты писал своей рукой, когда пишешь обо мне.
Письмо 4
Здравствуй, мой господин.
Уже после того, как предыдущее письмо мое было окончено и запечатано, мне пришло в голову, что те, которые будут давать показания по этому делу — а их, кажется, немало, — могут сказать о Героде что-нибудь не совсем подходящее: как бы ты там не думал, что я один имею отношение к этому делу, будь осторожен.
Прощай, мой господин, живи на мое счастье. В этом деле, вероятно, будут участвовать Капреол, которого сейчас здесь нет, наш друг Марциал и даже, кажется, Виллиан.[301]
Письмо 5
Здравствуй, мой дорогой Фронтон. Отныне, дорогой Фронтон, я тебе благодарен и признателен за то, что ты не только не пренебрег моим советом, но даже одобрил его. Относительно того, о чем ты спрашиваешь меня совета в своем дружеском письме, я сужу таким образом. Все, что касается дела, о котором ты печешься, должно стать безусловно известным; то же, что касается твоих личных чувств, даже пусть имеющих вполне законное основание, должно остаться в тайне. Таким образом, ты и не повредишь своей репутации (c) этом темном деле и не причинишь никакого вреда своему самолюбию... А другие пусть говорят, что хотят, так как я забочусь единственно о том, чтобы ты не сказал ничего такого, что было бы недостойно тебя, бесполезно для дела и что слушателям показалось бы достойным порицания. Будь здоров, мой дорогой и милый Фронтон
300
Тиберий Клавдий Герод Аттик (ок. 103 — 179 гг. н. э.) — ритор и софист, представитель богатой и влиятельной афинской аристократии. Герод обвинялся афинянами в различных преступлениях (нарушении воли отца, избиении свободных граждан, в убийстве одного из них и т. п.). Аналогичный процесс был возбужден против Герода в Афинах тридцатью годами позже (см. Филострат, «Жизнеописания софистов», II, 1, 4).
301
Капреол, Марциан, Виллиан — более нигде не упоминаются; можно предположить, что это адвокаты, противники Герода.