8. Затем, я обращал твое внимание и на то, какими занятиями можно подготовить себя к написанию истории, так как ты этого хотел. Но поскольку об этом речь долгая, то, чтобы не выходить за рамки письма, я кончаю. Если же ты, тем не менее, захочешь, чтобы я тебе написал и об этом, напомни мне понастойчивее.
Переписка с Марком Антонином, императором. Книга II
Письмо 1
...я прочел немного из Целия и из речи Цицерона, но как бы украдкой и к тому же, конечно, в спешке: до такой степени одна за другой одолевают заботы; между тем, как единственный отдых от них — это взять в руки книгу. Ведь маленькие наши дочери гостят теперь у Матидии,[308] в городе, и, следовательно, не могут приходить ко мне по вечерам из-за холодной погоды. Прощай, мой самый лучший учитель. Господин мой брат, мои дочери и их мать... передают тебе сердечный привет.
Пришли мне что-нибудь для чтения из того, что кажется тебе наиболе красноречивым: твое или Катона, или Цицерона, или Саллюстия, или Гракха, или какого-нибудь поэта; потому что я нуждаюсь в отдыхе и, в особенности, в отдыхе такого рода: чтение подбодрит меня и отвлечет от тяготеющих надо мной забот; даже если у тебя есть какие-нибудь отрывки из Лукреция или Энния, звучные строки и как бы носящие печать характера.
Письмо 2
Моему господину Августу — Фронтон.
Поистине, я должен считаться самым красноречивым из всех людей с тех пор, как они появились на свет и обрели дар речи, раз ты, Марк Аврелий, перечитываешь и одобряешь мои сочинения, и еще считаешь, что для тебя не бесполезно и не бесплодно среди таких важных дел тратить драгоценное время на чтение моих речей.
Если ты восхищаешься моим талантом, движимый любовью ко мне, я, конечно, счастливейший человек, так как дорог тебе настолько, что даже кажусь красноречивым: если же ты серьезно так считаешь, благодаря своему мнению и вкусу, то мне уже по праву будет казаться, что я красноречив, раз кажусь таким тебе.
Что же касается того, что ты с удовольствием прочел похвальную речь твоему отцу, которую я произносил в сенате в бытность свою назначенным консулом и при вступлении в должность, то я ничуть не удивлюсь. Ведь даже если бы твоего отца восхваляли парфяне или иберийцы на их языке, ты слушал бы их, как великих ораторов. Ты восхищался не моей речью, а доблестью своего отца, и хвалил не слова панегириста, а достойные похвалы дела. Я хотел бы, чтобы ты так думал и о похвалах тебе, которые я произнес в тот же самый день в сенате: тогда в тебе были исключительные природные способности, теперь — наивысшая добродетель; тогда посев был в цвету, теперь плоды созрели и сложены в житницу. Тогда я надеялся, теперь обладаю. Надежда стала действительностью... (далее текст испорчен).
Письмо 4
Моему учителю привет.
Наслаждаясь целебным деревенским воздухом, я все время чувствовал, что мне недостает вещи далеко не незначительной — знать, в добром ли ты здоровый, мой учитель. О том, чтобы ты восполнил этот пробел в моей жизни, молю богов. Деревенская жизнь наша, отягощенная государственными обязанностями, — совершенно та же, что и ваша городская деловая жизнь. Да что тут говорить? Беспрестанные заботы, свободна от которых бывает только какая-нибудь часть ночи, не позволяют мне даже на самую малость продлить и это письмо. Прощай, мой дорогой учитель.
308
Матидия — тетка Марка Аврелия, у которой, судя по письму, в это время гостили его маленькие дочери.