При такой обстановке в Риме не может происходить ничего достопримечательного и важного. Итак, возвращаюсь к моему повествованию...
(6) Теперь я хочу рассказать в беглом очерке, как уже не раз делал при случае, о пороках знати, а затем — простого народа.
(7) Иные, выставляя напоказ мнимую знатность своих имен, безмерно чванятся тем, что их зовут Ребуррами, Флабуниями, Пагониями, Гереонами или же Далиями, Таррациями, Перразиями и многими другими столь приятно звучащими и некогда славными именами[1089]. (8) Некоторые, блистая шелковыми одеяниями, выводят за собой шумящие полчища рабов, как будто идут на казнь или, чтобы не к худу сказать, замыкают строй в войске на походе. (9) Когда такие люди с полусотней служителей при каждом входят под своды терм, то грозно окликают: "Где наши?" Если же они вдруг заметят, что появилась незнакомая гетера, будь то блудница из простонародья или хотя бы девка, давно промышляющая своим телом, они сбегаются к новоприбывшей, тискают ее наперебой, превозносят ее отвратительными любезностями, как парфяне свою Семирамиду, египтяне — Клеопатру, карийцы — Артемисию, пальмирцы — Зенобию. И это позволяют себе люди, у предков которых цензор осудил сенатора, посмевшего поцеловать жену в присутствии собственной их дочери, что тогда считалось неприличным[1090].
(10) Некоторые из них, когда кто хочет их приветствовать объятием, отворачивают голову от поцелуя, словно бодающиеся быки, и подставляют льстецам для лобызанья свои колени или руки, полагая, что и этого довольно для их блаженства; а что до чужого человека, которому они, быть может, даже обязаны за что-нибудь, то они считают избытком вежливости спросить, какие термы он посещает, какой водой моется, в чьем доме остановился.
(11) Будучи столь важными и почитая себя хранителями доблестей, эти люди, стоит им от кого-нибудь узнать, что в Рим должны откуда-то прибыть кони или возницы, с такой поспешностью сбегаются, глазеют, расспрашивают, как их предки взирали некогда на братьев Тиндаридов, когда те в старину вестью о победе исполнили всех радостью[1091].
(12) Дома их посещают праздные болтуны, которые со всяческой изощренностью лести рукоплещут каждому слову высокопоставленной особы, подражая льстивому острословию параситов в комедиях. Как те подпевают хвастливым воинам, уподобляя их героям и приписывая им осады городов, битвы, тысячи убитых врагов, — так эти до небес превозносят знатных людей, восторгаясь высоко воздымающимися рядами колонн и любуясь стенами, блистающими разноцветным великолепием мрамора. (13) Иной раз среди пира требуют весов, чтобы прикинуть на них рыбу, птицу или соню[1092], и без конца расхваливают их будто бы небывалую величину, доводя гостей до изнеможения; а чтобы это записать, тут же стоят чуть не тридцать нотариев[1093] с ларцами и записными книжками, и для полноты картины не хватает только школьного учителя.
(14) Иные боятся науки, как отравы, читают со вниманием только Ювенала и Мария Максима[1094], и в своей глубокой праздности не берут в руки никакой другой книги; почему так, судить не моему слабому уму. (15) А между тем, людям такой знатности и славы следовало бы читать много сочинений разного рода: ведь они слышали, что Сократ, уже приговоренный и брошенный в темницу, просил одного музыканта, искусно исполнявшего стихи лирика Стесихора, поучить его этому, пока еще есть время; и когда тот спросил, какая ему от того польза, если завтра он умрет, Сократ отвечал: "чтобы уйти из жизни, зная хоть немногим больше".
(16) Немногие среди них умеют с должной строгостью взыскивать за проступки. Так, если раб запоздает принести горячей воды, приказывают дать ему тридцать розог; если же он намеренно убьет человека и все настаивают, чтобы виновный был наказан, то хозяин восклицает: "Чего же и ожидать от такого дурака и негодяя? Вот если он посмеет еще раз сделать что-нибудь подобное, то уж я его проучу".
(17) Теперь у них считается верхом хорошего тона, чтобы чужой человек лучше убил чьего-нибудь брата, чем отказался от приглашения к обеду: сенатору легче перенести потерю состояния, чем отсутствие человека, которого он однажды после зрелого размышления решился пригласить к столу.
(18) Некоторые из них готовы равнять свои путешествия с походами Александра Великого или Цезаря, если им пришлось проехаться подальше, чтобы посмотреть на свои поля или поохотиться чужими руками; если же они съездят из Авернского озера на расписных лодках в Путеолы, да еще в туманную пору, это для них — Дуилиев подвиг[1095]. Если при этом на край его шелковых одежд сядет муха, ускользнувшая от золоченых опахал, или тоненький луч солнца проникнет сквозь щель в свисающих покрывалах, они сетуют, зачем не родились они в стране киммерийцев. (19) Если кто выходит из бани Сильвана или целебных вод Мамеи[1096], то немедленно вытирается тончайшими льняными простынями, а затем пристально и подозрительно осматривает вынутые из-под пресса блистающие белизной одежды — а приносят их столько, что хватило бы на одиннадцать человек. Наконец, отобрав несколько одежд и нарядившись, он берет кольца, которые отдавал рабу, чтобы не попортить их сыростью, и, разукрасив ими пальцы, уходит.
1090
Речь идет о Катоне Старшем, который за такой поступок исключил сенатора Манилия из сената.
1091
Кастор и Поллукс, по преданию, возвестили в Риме о победе, одержанной римлянами при Киноскефалах в 197 г. до н. э
1092
Грызуны, чье мясо считалось лакомством. Римляне откармливали их в специальных садках.
1094
Марий Максим — писатель III в. н. э., автор жизнеописаний римских императоров от Нервы до Элагабала, продолжатель и подражатель Светония. Назван рядом с Ювеналом, по–видимому, как образец фривольного чтения.
1095
Гай Дуилий — первый римский полководец, воевавший на море, победитель карфагенян в первую Пуническую войну.