Но есть род страха, который, если он присущ правителю, свидетельствует о его человеколюбии и благородстве: это страх за подвластных ему, как бы они неприметно для себя не потерпели вреда,
и не о себе беспокоясь, но о тех, кто вверен их защите. Когда фиванцы во время какого-то праздника предались попойкам, Эпаминонд один проверял оружие и обходил дозором стены, говоря, что он трезв и бодрствует для того, чтобы другим можно было напиваться и спать. Так и Катон в Утике всем воинам, оставшимся в живых после поражения, через глашатая велел отплывать, посадил их на суда и помолился за них о счастливом плавании, а сам вернулся домой и покончил с собой: он дал своим поведением урок, о чем правитель должен тревожиться, а что ему надлежит презреть.
А вот Клеарх[243], тиранн понтийский, спал, забравшись в сундук, как змея. Аристодем[244], тиранн Аргоса, поставил свое ложе в верхнем покое над люком и спал там с гетерой, причем мать этой гетеры на ночь потихоньку убирала снизу лесенку, а утром снова притаскивала ее и подставляла. Как вы думаете, до какой же степени должен был страшиться театра и правительственного здания, Совета и пиров тот, кто из спальни сделал себе тюрьму! Да, истинные цари боятся за подданных, а тиранны — подданных, и поэтому вместе с могуществом возрастает у них боязливость: чем больше людей им подвластно, тем больше у них оснований для страха.
5.[245] В небесах Солнце являет, как в зеркале, прекраснейшее изображение и образ бога тем, кто способен узреть его в этом отражении; общинам же людским бог даровал свет справедливости и некое подобие своего разума, которое и воспроизводят люди блаженные и мудрые, усовершенствуя себя в соответствии с наипрекраснейшим образцом.
Такого образа мыслей не дает человеку ничто, кроме философского наставления. Пусть с нами не случится того, что случилось некогда с Александром: он увидел в Коринфе Диогена и молвил, восхищаясь его природными способностями и преклоняясь перед его разумом и величием душевным: "Не будь я Александром, я хотел бы быть Диогеном". Недоставало только, чтобы он сказал, что тяготится своей удачливостью, славою и могуществом, что завидует рубищу и суме — ведь при их помощи Диоген был таким непобедимым и неуязвимым, каким его, Александра, не делали войска, кони и сариссы[246]. Но ведь он имел возможность предаться философии и стать по образу мысли Диогеном, по судьбе оставаясь Александром; тем более следовало ему стать Диогеном, что он был Александром, и ему, дабы противостоять своей великой судьбе, готовившей ему много ветров и бурь, нужно было иметь много балласта и хорошего кормчего.
6. У людей маленьких, ничтожных и неопытных их бессилие в сочетании с глупостью не дает им согрешить и только волнует страстями, словно дурными сновидениями, их души: их желания не могут быть осуществлены. Но если с порочностью соединяется могущество, то оно предоставляет страстям средства и силу. Верно сказал Дионисий, что человек больше всего наслаждается властью тогда, когда его желания быстро исполняются. Потому-то велика опасность, как бы тот, кто может делать, что хочет, не захотел того, что не должен!
порок, когда могущество открыло ему быструю дорогу, добивается удовлетворения любой страсти, превращая гнев в убийство, похоть — в любодеяние, алчность — в захват чужого добра. "Скоро, как было сказано слово", уже погиб тот, кто вызвал недовольство властителя; одно подозрение и ·-· оклеветанный казнен! Молния, по словам естествоиспытателей, в своем возникновении следует за громом — как поток крови за нанесением раны, — но воспринимаем мы сначала ее, потому что слух наш дожидается звука, а зрение идет навстречу свету; вроде этого и у сильных мира сего кары предшествуют законному обвинению и осуждение опережает доказательство виновности.
если только серьезное размышление не остановит и не сдержит произвола правителя, и он не будет брать пример с солнца: когда оно, поднявшись к северу, достигает наибольшей высоты, оно движется особенно медлительно, неторопливостью делая свое движение безопасным.
7. К тому же скрыть пороки власть имущего невозможно.. Если страдающие падучей болезнью окажутся на каком-нибудь высоком месте, их одолевает головокружение и судороги, выдавая их болезнь. Так и с людьми непросвещенными и невежественными: если судьба немного вознесет их, дав им хоть какое-нибудь богатство, или славу, или власть, то в скором времени она даст увидеть их нравственное падение. Или лучше скажем так: пока сосуды пусты, ты не отличишь целого от треснувшего, но наполни их, и ты увидишь, откуда льется: так и души, тронутые пороком, не удерживают могущества, но изливают через дыры, причиняемые их похотью, раздражительностью, кичливостью, невежеством.
245
Мы опускаем начало главы — мало связанную с темой трактата — критику стоического пантеизма с платонических позиций.