Страсть к составлению обзоров, энциклопедий и компендиев породила несколько произведений, которые почти невозможно читать подряд. Но они тоже далеко не бесполезны: не будь у нас в руках "Аттических ночей" Авла Геллия, мы не имели бы образцов той старинной римской прозы ("Начал" Катоиа Старшего), которую Цицерон, несмотря на свое преклонение перед Катоном, называет "жесткой". Много интересных сведений о Вергилии дают Макробий и составитель лучшего комментария к Вергилию — Сервий, выведенный тем же Макробием в качестве одного из собеседников в его "Сатурналиях". Наконец, даже в самом хаотическом сочинении этого жанра — в "Пирующих софистах" Афинея-среди гор анекдотов и ненужных подробностей встречаются ценные замечания и. наблюдения бытового характера, а порой и важные эксцерпты из недошедших до нас писаний древнейших авторов.
Вера в колдовство, в силу заклинаний, в дурной глаз сопровождала античную литературу во все века ее существования г но, должно быть, она никогда не расцветала так пышно и не приносила таких уродливых плодов, как в века, предшествующие концу этой литературы. Можно только удивляться тому, какие дикие небылицы собрал Флегон в своем сочинении "О невероятных явлениях", в каком серьезном тоне, с какой глубокой убежденностью истолковывает смысл сновидений Артемидор в своем "Соннике"; и среди многих полезных литературных сведений тот самый Макробий, который посвятил немало труда философскому истолкованию "Сна Сципиона" из книги Цицерона "О государстве"), сообщает о том, что свиное мясо разлагается особенно быстро при лунном свете, если в него не воткнуть предварительно медный нож.
В кратком очерке трудно, даже невозможно охватить все разнообразные литературные жанры той эпохи, которую мы с самого начала характеризовали как "пеструю и многоцветную". Одни из этих жанров богаче развертываются на Востоке, другие — на Западе, но все они в целом составляют единую литературу, верно отражающую свое время даже в его мелких, незначительных чертах, ускользающих от поверхностного взгляда.
Против положения о внутреннем единстве поздней античной литературы можно, конечно, возразить, что все же язык, на котором написано то или иное произведение, проводит резкую границу между литературой греческой и римской. Однако при ознакомлении как с самими произведениями, так и с биографиями их авторов нетрудно установить, что в эту эпоху язык является скорее внешним, едва ли не случайным признаком. Выбор того или другого языка зависит нередко даже не от происхождения и места рождения писателя, а от его личных вкусов, литературных симпатий или от случайных обстоятельств — места воспитания, службы или жительства. Большинство писателей II-V веков пользуется более или менее свободно обоими языками: владея только греческим языком, нельзя было рассчитывать на занятие государственных должностей в административном аппарате императорского Рима и даже можно было испытывать неудобства в сношениях с представителями римских властей; владея же только латинским языком и будучи слабо знакомым с греческой литературой, писатель не мог считаться образованным человеком в полном смысле слова.
Биографии писателей II-V вв. н. э. представляют — весьма пеструю картину: среди них почти нет уроженцев материковой Греции, очень мало и чистокровных римлян; напротив, широко представлены все области империи — от Понта до Испании: Северная Африка, Египет, Сирия, Малая Азия, Галлия — все посылают своих сыновей в литературу. Даже имя писателя — греческое или латинское — не говорит ничего ни о его происхождении, ни об избираемом им языке: Квинт Смирнский, носящий латинское имя, пишет греческую поэму; уроженец Пренесте Клавдий Элиан, римские императоры Марк Аврелий и Юлиан тоже пишут по-гречески, как и сириец Лукиан и египтянин Нонн; напротив, греки Аммиан Марцеллин и Феодосий Макробий пишут по-латыни. От поэта Клавдиана сохранились стихотворения, от ритора Фронтона — письма на обоих языках.