Западноевропейские художники подчеркивали пасть животного, оскал крупных больших зубов, пытаясь всячески придать устрашающий вид облику льва[39]. Византийские мастера интерпретировали львиные маски более сдержанно, но те и другие придавали большое значение гриве, завитки которой, то ниспадающие в хаотическом беспорядке, то выдержанные в четкой схеме, содействовали ощущению сходства с львиными головами. Новгородские безгривые маски, обнаруживающие сходства с личинами гнезнинских врат XII в.[40], представляют, таким образом, индивидуальную, отличительную особенность корсунских врат. Они, вероятно, положили начало традиции украшения русских, новгородских дверей личинами, лишенными грив, ибо подобные маски-рукоятки украшают васильевские «золоченые» двери 1336 г. и тверские врата XIV в. из Покровского собора г. Александрова.
Восьмилепестковые плоские и рельефные розетты как элемент украшения широко известны в византийском искусстве. Они почти обязательная принадлежность декора так называемых розеточных ларцев слоновой кости X—XII вв.[41], служивших источником вдохновения не одного поколения мастеров как в Восточной, так и Западной Европе. В сильно упрощенном варианте, едва ли не сводясь к простым круглым формам, такие розетты изредка венчали кованые гвозди, крепившие к деревянной основе бронзовые пластины византийских врат. Однако наиболее развитые и усложненные формы розетты-гвозди обретают на дверях западноевропейского происхождения XI—XII вв.[42], отдаленно еще связанных с Византией, а также на различных изделиях прикладного искусства Западной Европы XII— XVI вв.[43] Среди них наиболее близкую аналогию новгородским репьям-гвоздям представляют рельефные девятилепестковые розетты, в которые превращены шляпки гвоздей, декорирующих монреальские двери, созданные пизанским мастером в 1186 г., и двери собора Сан Марко[44]. Эти последние большинство исследователей относят к работе местных мастеров и датируют их от первой половины XII до рубежа XII—XIII вв.[45] Украшенные изображениями различных святых, иконографически восходящих к византийским прототипам, они относятся, как отмечают некоторые исследователи, к романскому времени (иконография изображений византийская, типология — романская)[46].
Вероятно, мастера «корсунских» врат ориентировались не на какой-то конкретный памятник «архаического» типа, а скорее всего опирались на многообразные традиции византийского константинопольского искусства, используя при этом в своем творчестве различные источники, вплоть до произведений романского времени.
Весь комплекс приведенных аналогий позволяет говорить о том, что новгородские двери не могли быть созданы ранее начала XII в. Столь относительно поздняя дата, наряду с обилием реминисценций с источниками столичного комниновского искусства, а также с произведениями западноевропейского круга, ставят под сомнение саму идею их привоза из Корсуни либо из какого иного византийского города. Они могли быть созданы в том центре художественной культуры, где традиции константинопольского и западноевропейского искусства были достаточно хорошо известны, где встречались и получали хождение и пользовались успехом произведения различных направлений, как европейские, так и византийские.
Учитывая принадлежность корсунских дверей убранству Софийского собора едва ли не с его основания, естественнее предположить их местное изготовление, тем более что Новгород и был одним из тех центров, где постоянно скрещивались и переплетались традиции византийского и романского искусства[47]. Архитектурно-археологические исследования Софийского собора, проведенные Г. М. Штендером в последние годы, показали, что уже в XI в., т. е. одновременно с построением св. Софии в западной, «корсунской» паперти, существовал проем в собственно храм. Размеры его, учитывая толщину дубовой колоды, в которой размещались створы врат, почти идентичны размерам медных «корсунских» дверей[48].
Совпадение корсунских дверей с размерами этого проема — весомый аргумент в пользу их местного изготовления, об этом же говорят аналогии русского и прежде всего собственно новгородского искусства XII в. Процветшие кресты получили широкое распространение в новгородском искусстве XII в. Заимствованные из Византии, они приобрели здесь и некоторые особенности: процветшие перекладины трактуются в виде несколько грубоватых «ветчатых» побегов, нередко снабженных стилизованными цветами-кринами[49]. Причем, в отличие от византийских процветших крестов, русские и новгородские — не четырех-, а шестиконечные. Они украшают различные произведения прикладного искусства, в частности тарель большого новгородского сиона, а также посадничьи и епископские печати. Рисунок некоторых из этих крестов близок к рисунку накладных крестов корсунских врат. Но самую близкую аналогию корсунским вратам дает посадничья печать середины — второй половины XII в. с изображением Прокопия на одной стороне и процветшего креста на другой, которую В. Л. Янин отнес к группе печатей «с изображением Христа или его символов»[50]. Крест на печати, почти совпадающий с рисунком креста на вратах, позволяет уточнить происхождение этой основной детали новгородских дверей.
40
Гнезнинские врата большинство исследователей связывают с саксонским производством середины XII в. См.: «Sztuka polske przedromanska i romanska do schybku XIII wieku.» Warszawa, 1968, il. 1178, 1195.
41
43
44
«Le porte bizantine di San Marco». Venezia, 1969, tav. 15. Традиция обивать врата такими гвоздями продержалась в Западной Европе вплоть до XVI в. Для примера упомянем две нюрнбергские двери 1500 г., обитые такого же типа гвоздями. См.: «Kunsthandwerk der Dürerzeit». Berlin, 1971, Abb. 85, 86.
45
47
49
Напомним, что растительные завитки на процветших ветвях креста воспроизводят на византийских изделиях, как правило, не цветы, а листья.
50