7. И вот когда это подобным образом было проделано, император приказал пригласить меня через три дня во дворец и сам лично, поговорив со мной, пригласил меня к столу, а после мне и моим спутникам преподнес богатые дары. Но поскольку теперь представляется случай рассказать, каким был его стол, особенно в праздничные дни, и что за зрелища были во время пиршества, я считаю уместным не обходить молчанием, но описать здесь.
8. С северной стороны близ ипподрома есть там помещение, необычайно высокое и изящное, которое называется «Деканеакубита»; имя это оно получило не без основания, но по очевидной причине. Ведь «deca» по-гречески значит «десять», «ennea» — «девять», а «cubita» от «cubare» мы можем перевести как «наклонное» или «изогнутое». Это название происходит оттого, что в каждую годовщину рождения Господа нашего Иисуса Христа в этом зале накрываются девятнадцать столов, на которых император и его гости пировали не как в прочие дни сидя, но возлежа за столом. В эти дни на стол ставили не серебряную, но исключительно золотую посуду. А после пира приносили плоды в трех золотых вазах, которые из-за их непомерной тяжести доставлялись не людьми, но подвозились на тележках, покрытых пурпуром. А на стол они подавались таким образом: через отверстия в потолке спускалось три каната, обтянутых позолоченной кожей, с прикрепленными к ним золотыми кольцами, которые продевались в петли на краях сосудов и тогда посредством лебедки, находящейся над потолком, и с помощью четырех или более человек, стоящих внизу, вазы ставились на стол и точно так же потом убирались. О представлениях, какие я там увидел, я умолчу, так как было бы слишком долго описывать их; об одном лишь хочется упомянуть здесь, потому что было оно удивительным.
9. Вышел один человек, который нес на лбу шест, не поддерживая его руками, в 24 или даже более фута, а на нем локтем ниже верхнего конца была перекладина длиной в два локтя. Затем привели двух нагих мальчиков — на них были только набедренные повязки. Они вскарабкались вверх по шесту и выполняли там трюки, потом, перевернувшись головой вниз, опускались по нему, а он оставался неподвижным, словно бы врос корнями в землю. Наконец, после того как один из мальчиков спустился, другой, оставшись один, продолжал выступление; это привело меня в еще большее изумление, потому что, пока находились на шесте оба, это казалось вполне возможным, ведь они, хотя, слов нет, и были искусны, но управляли шестом, на который взбирались, благодаря одинаковой тяжести. Но каким образом один, оставшись наверху шеста, сумел сохранять равновесие так, чтобы и выступить с номером и спуститься невредимым, — это меня поразило настолько, что мое удивление не укрылось даже от самого императора. И поэтому, подозвав переводчика, он пожелал узнать у меня, что показалось мне более удивительным: мальчик ли, который управлял своими движениями столь осторожно, что шест оставался недвижимым, или же мужчина, который держал его на лбу с таким мастерством, что ни от тяжести мальчиков, ни от их трюков он даже слегка не отклонился в сторону? И когда я ответил, что не знаю, что кажется мне thaumastoteron, т. е. более удивительным, он, рассмеявшись от души, заметил, что тоже этого не знает.
ОТЧЕТ О ПОСОЛЬСТВЕ В КОНСТАНТИНОПОЛЬ
Обоим Оттонам, непобедимым римским императорам августейшим, и прославленной императрице Адельгейде Лиутпранд епископ св. церкви в Кремоне, от всего сердца искренне желает всегда здравствовать, процветать и торжествовать.
1. Почему у вас до сих пор не было от меня ни донесения, ни вестника, объясняется следующими обстоятельствами. Накануне июньских нон прибыли мы в Константинополь и были позорно, оскорбительно для вас, встречены и позорно, бесчестно приняты. Нас заперли в довольно большом, но открытом помещении, которое не защищало ни от холода, ни от зноя. Вооруженные воины были приставлены к нам в качестве стражей, они запрещали нам выходить оттуда, а всем прочим туда входить. Само это помещение, только и доступное нам, заключенным, находилось в таком отдалении от императорского дворца, что у нас перехватывало дыхание, когда надо было туда добираться пешком, а не на лошадях. Несчастье наше усугублялось еще и тем, что греческое вино оказалось непригодным для нас, потому что отзывалось оно гипсом и сосновой смолой. В дом не подавалась вода, и всякий раз, чтобы не умереть от жажды, мы вынуждены были покупать ее. К этой немалой беде добавлялась еще и вторая, а именно наш страж, который снабжал нас необходимым. Пожелай кто-нибудь найти ему подобного — он не нашел бы такого нигде, разве что в преисподней. Ведь он обрушивал на нас, словно бурный поток, любое зло, любое надувательство, любой шантаж, любое мучение, любое оскорбление — все, что только мог придумать! Из 120 дней не проходило и одного, чтобы он не доставил нам вздохов и стенаний.