11. Но был тогда в лагере саксов убеленный сединами воин, по имени Гатагат[93], старец уже, но и в старости все еще полный силы, которого называли «отцом отцов» в награду за его доблестные подвиги. Он схватил боевое знамя, которое у них почиталось святыней, с изображением льва, дракона и парящего над ними орла — что означало величие храбрости, мудрости и подобных добродетелей, — и сказал, всей своей позой выражая непреклонность духа: «До сих пор я жил среди храбрых саксов и дожил почти до глубокой старости, но никогда я не видел, чтобы саксы бежали; неужели же теперь доведется мне делать то, чему я никогда не учился? Я умею сражаться, но не могу и не хочу бежать; и если судьба не позволит мне жить долее[94], пусть по крайней мере суждено мне будет то, что для меня всего дороже, — пасть с друзьями. Распростертые вокруг нас тела друзей, которые предпочли лучше отдать жизнь, чем быть побежденными, испустить непоколебимый дух, чем отступить перед врагом, служат мне примером отеческой доблести. Но к чему столько слов на увещания презирать смерть? Мы пойдем на беспечных людей, на убийство — не на битву. Ведь они не подозревают никакой беды, полагаясь на обещанный мир и на наши тяжелые потери; да и утомленные нынешним боем, они не позаботятся о сторожевых постах и об обычной охране. Набросимся же на ничего не подозревающих, погруженных в сон людей — это не составит труда. Следуйте за мной, как за вождем, и даю вам голову на отсечение, все выйдет так, как я сказал».
Воодушевленные его прекрасными словами, они использовали остаток дня на восстановление своих сил. Потом, в первую ночную стражу, когда обычно тяжелый сон охватывает людей, они взялись по данному знаку за оружие, устремились под предводительством вождя к стенам и, не обнаружив ни постов, ни охраны, с устрашающим боевым криком ворвались в город. Встревоженные этим враги искали спасения — одни бежали, другие блуждали, подобно пьяным, по улицам и укреплениям города, третьи, принимая саксов за своих сограждан, попадались им в руки. Они же всех взрослых смерти предавали, а малолетних в добычу сберегали. Это была ночь, полная криков, убийств и грабежей, и не было в целом городе ни одного спокойного места, пока румяная утренняя заря не занялась и бескровной победы не осветила[95]. Но поскольку венцом победы считался плен короля, т. е. Ирминфрида, то стали искать его всюду, пока не выяснилось, что он с супругой, сыновьями и немногочисленной свитой бежал.
12. С наступлением утра саксы принесли своего орла к восточным воротам, воздвигли алтарь победы и, следуя заблуждениям предков, торжественно славили своего собственного истукана, который изображал Марса, соответствуя по виду столпам Геркулеса[96], а по положению — солнцу, называвшемуся у греков Аполлоном. Из этого очевидно, что мнение тех, кто считает саксов потомками греков, все же вероятно; потому что Марс называется по гречески Хермин, или Хермис[97] — этим словом мы и до сих пор пользуемся, даже не зная его значения, для похвалы или порицания. После этого они еще три дня праздновали победу, делили военные доспехи врагов, оказывали последние почести павшим и до небес превозносили своего вождя, восклицая, что он одарен божественным духом и неземной доблестью, потому что своей стойкостью достиг такой блестящей победы. Все это случилось, как передают наши предки, в календы октября[98]. Эти дни суеверных заблуждений обращены теперь благочестивыми людьми в посты, молитвы и приношения за всех наших умерших христиан.
96
По-видимому, у Видукинда были довольно смутные представления о греческой мифологии. «Геркулесовы столбы» — скалы по берегам Гибралтарского пролива — он принимал за статуи.
97
Видукинд смешивает здесь Ареса и Гермеса. На сакс. яз. mari, mar — для одобрения, mara — для порицания.